Моя панацея
Шрифт:
Прелесть.
— Даже не сомневаюсь, что дело будет действительно благим.
Я оборачиваюсь и подаю знак Сергею. Он откашливается и просит его покорнейше извинить. Реутова даже не смотрит на него, вся во власти мечтаний о моих бабках.
— Как вы думаете, миллиона вам хватит? — интересуюсь, словно бы действительно собирался кому-то дать хоть копейку. — Могу и больше, конечно…
Хоб, мой крючок вонзается ей в глотку. Реутова ходит из угла в угол, подол тёмной длинной юбки подметает пол,
— Нет, Максим Викторович, что вы! Это такая огромная сумма! Миллион!
Я машу рукой, мол, какие могут быть проблемы? Надо два? Дам два. Для дорогих родственников совершенно ничего не жаль.
— Ингу мы очень любили и любим до сих пор, — причитает, вся во власти сладкой дымки сахарных мечтаний. — Всю душу в неё вложила, человеком достойным вырастила, ничего для сиротки не жалела. Вы же знаете, что на совсем крошкой к нам попала? Тогда ещё мой супруг жив был.
— Да, слышал что-то.
И видел, но об этом молчу.
— Инга такая девочка светлая была, прелесть просто. Но проблемы, да… очень много с ней проблем было, — всплёскивает ладонями, морщится и даже невидимую слезу смахивает. — Она всегда в фантазиях жила, придумывала вечно небылицы всякие, нас позорила. Представляете? Придумала, что у нас тут секта какая-то, людей силой держим, грабим их. А ещё выдумала, что я её бью. Где это видано?
— Неужели? — округляю глаза. — Никогда не поверю, что такая достойная женщина, благочестивая, праведная на ребёнка могла руку поднять.
— Вот, сразу видно благоразумного человека! — смеётся, но как-то наигранно. Впрочем, Реутова лжива до мозга костей, а шрамы на теле Инги помнят всё. Как и людская молва ничего не забывает.
Реутова ещё о чём-то мне рассказывает, в комнате открывается дверь, входит ещё один долговязый мужик, но возрастом постарше, чем Василий. Бросает на меня настороженный взгляд, весь ощетинивается и, подойдя к матери, что-то ей тихонько на ухо шепчет. Оборачиваюсь, замечаю в коридоре третьего сынка, но он держится поодаль.
Хорошо, что вся компашка в сборе.
Я достаю телефон из кармана, когда на него приходит сообщение. Сергей.
Полиция уже едет и скоро этот сучий притон, прикрывающийся богом, нахрен треснет на части. Меня выкручивает наизнанку от одной мысли, что творится за стенами этого дома, в его подвале. Сергей знает, что нужно было искать или кого — у него, как и у меня, нюх на подобные вещи. А ещё тяжёлая рука и наверняка потерявшийся где-то Василий уже валяется в кустах, обездвиженный и оглушённый одним из особых приёмов из арсенала начальника моей службы безопасности.
Но пока я могу об этом только догадываться, правда, думать об этом даже намёками — противно.
— Не знаю, вышел, наверное
— Увы, Мария Степановна, дел ещё очень много. Знаете ли, всего на минуточку заскочил, пора и честь знать. И так засиделся.
Я хлопаю себя по карману пальто, достаю из нагрудного пухлую пачку денег и кладу на столик:
— Это пока что скромная часть. Напишите мне координаты, я завтра перевод сделаю, на все ваши нужды.
Даже глаза встревоженного сынули загораются, когда он смотрит на деньги. Улыбается, корчит из себя майскую розу и протягивает мне руку для рукопожатия, но я делаю вид, что не заметил её.
Мы с Маратом под восторги и заверения в вечных молитвах за нас всех и каждого в отдельности выходим во двор.
Дальше события развиваются с такой космической скоростью, что только шляпу держи: через ворота перепрыгивают люди в форме. Очень много людей! Они заполняют двор, лезут во все щели, вскрывают двери и проникают в окна.
Крики, визги, причитания и, конечно же, молитвы вперемешку с отборным матом.
Окружающий мир рассыпается на части, гремит и рушится. Мы с Маратом стоим во дворе, с неба падает снег, оседает на плечах белым пухом, а бравые оперативники валят на землю всех, кто под руку попадается. Ну, кроме нас пожалуй.
— Марат, дай закурить.
— Держи, шеф, — протягивает мне пачку Парламента, я достаю одну сигарету и долго-долго кручу её в пальцах.
Замечаю Сергея. Тот бледный, что та штукатурка, с перекошенным от ярости лицом, размашистым шагом идёт в нашу сторону и несёт на руках тонкую и прозрачную девочку. Она, словно в кокон, замотана в его куртку, а коленки сбиты в кровь.
Голые, мать его, коленки в декабре!
Сергей не смотрит ни на кого, только на девочку, а она дрожит так сильно, что ноги, висящие в воздухе, трясутся. Такая жалкая, и мне на мгновение кажется, что это моя Инга.
Курю, забивая горечь табачным дымом. Задерживаю дыхание — хочу, чтобы меня повело, не хочу видеть ничего этого.
Сергей возвращается, когда у нас берут показание. Сообщает, что нашёл девчонку в подвале, она стояла на коленях и молилась. Сколько она там провела? Неизвестно — девочка выключилась почти сразу, стоило Сергею вывести её на воздух.
— Она же совсем молодая! — рычит и забирает у меня сигарету. — Худая такая, жуть. Скоты они.
— Мы уже долго их пасли, — сообщает один из оперативников. — Но хитрые гады, всё схвачено было. Но спасибо вам, теперь им не отвертеться.