Моя прекрасная убийца [Сборник]
Шрифт:
Покойный был без пиджака. Кровь из колотой раны на шее залила рубашку: воротник, плечо и живот. От трупа уже порядком пахло. На мгновение мне стало не по себе.
— Откройте окно! — приказал я.
Полицейский бросился выполнять приказание, а я принялся осматривать труп, пытаясь осмыслить первые впечатления, насколько это было возможно.
Ковер под письменным столом был сдвинут с места, но в остальном царил полный порядок. Не обнаруживалось ни малейших следов борьбы. Видимо, убийца и жертва хорошо знали друг друга.
Я вытащил из кармана
— Кроме уборщиц и вас, кто-нибудь еще был здесь сегодня утром? — спросил я.
— Нет, — ответил полицейский постарше. — С момента, как мы прибыли — ни одной живой души!
Я подошел к окну и открыл его пошире — даже здесь пахло кровью и смертью. Окно выходило на глухую противоположную стену. Первые лучи августовского солнца уже упали на нее, нимало не расцветив грязно-серую поверхность.
За дверью раздались шаги. Постучали.
Полицейский помоложе открыл. Толкаясь и мешая друг другу, вошли шестеро: фотограф, полицейский врач, сотрудники отдела судебной криминалистики. Мы пожали друг другу руки. Надо же, сколько рук у шестерых мужчин и какие разные у них рукопожатия!
— Где объект? — сказал фотограф.
— Рядом, — ответил полицейский постарше.
— Неужели не чуешь по запаху? — спросил один из криминалистов.
Началась обычная, достаточно шумная суета. Фотограф сделал несколько снимков. Мы стояли рядом и, вероятно, думали об одном и том же: «Как сладок сон именно в эти утренние часы и как далеко до следующего уик-энда…»
Через какое-то время в дверь постучали.
Это напомнили о себе господин Тютер и господа Штракмайеры.
— Да, да! — сказал я. — Мы о вас помним! Но лучше вам подождать в кабинете, пока я приду.
Я прошел к женщинам в серых халатах, представился и попросил рассказать, как они обнаружили труп. Одна тут же принялась сыпать словами. Оказывается, у нее накануне было предчувствие — непременно что-то случится.
— Пусть мне теперь только кто-нибудь скажет, что гороскопы врут! — заявила она запальчиво. — Почитайте-ка, господин комиссар! Я — Рак! Здесь написано: «Рака ожидает потрясение на работе». Ну, что вы теперь скажете?
Я слегка остудил ее пыл, посоветовав приберечь астрологические комментарии для журналистов. Только я помянул эту братию, как постучали, и молоденький полицейский, просунув голову в дверь, доложил:
— Пришли четверо репортеров, господин комиссар!
— Пусть немного подождут! — приказал я. — Мы еще ничего не знаем. Вы тоже ничего им не говорите. И ваш коллега пусть молчит.
— Само собой разумеется, — сказал полицейский и исчез.
Женщина-Рак в волнении ерзала на стуле.
— И моя фотография попадет в газету? — спросила она.
— Конечно, — ответил я.
— О, господи! — простонала она. Но это был восторженный вздох, а не стон ужаса.
Похоже, сбывалось заветное желание всех уборщиц и садовников — увидеть свою фотографию в газете. «Фрау Полшмидт нашла труп…» Они все помрут от зависти: молочница, газовщик, водитель автобуса и, конечно, эта старая корова с верхнего этажа, которая вечно строит из себя светскую даму — это при муже-то продавце! Хоть и в художественном салоне, где торгуют картинами, — все равно продавец! Ничего, они теперь попляшут…
Я прервал ее радужные мысли и попросил коротко изложить события, по возможности избегая упоминаний о звездах. В ее показаниях не было ничего особенного. Она открыла дверь своим ключом. Да, дверь была закрыта. Нет, ключ в ней не торчал. Когда зажгла в левой комнате свет, то увидела на полу Ладике.
— Ладике? — переспросил я.
Фамилию я услышал впервые, хотя наблюдал убитого уже добрые четверть часа.
— Ну да, труп, — сказала женщина-Рак.
Итак, убитый оказался господином Ладике. Теперь я был в курсе. Альфред Ладике, заведующий секцией магазина. Служебной его карьере положили конец обыкновенные ножницы.
Разумеется, будущая знаменитость Эмма Полшмидт тут же испустила вопль, на который прибежала вторая дама со шваброй в руках. Кричать она не стала, а, быстро оценив ситуацию, вывела обезумевшую от страха фрау Полшмидт из комнаты и, действуя на удивление разумно, тут же из канцелярии позвонила сторожу. Через три минуты тот был наверху вместе с бригадиром уборщиц. Оба, поглядев с порога на убитого и коротко посовещавшись, оповестили полицию и начальство. Через пять минут приехали двое полицейских из отделения на Петер-ваген, заперли дверь в комнату, где лежал труп, и отправили сторожа с бригадиром заниматься своими делами. Вот и вся история.
Я приступил к расспросам. Вторая уборщица, особа более сообразительная и молодая, но донельзя тощая и с такой скорбной миной, будто она замужем за хроническим алкоголиком, тут же зарыдала. Удивительно, но резкие черты лица от этого смягчились, и она сделалась почти привлекательной. «Да-да», «нет-нет», «именно так» — больше из нее ничего нельзя было вытянуть. Она только кивала и с испугом смотрела на меня. Когда я предложил сигареты обеим, она взяла одну и глубоко затянулась. При этом на лице у нее появилось слабое подобие улыбки. Фрау Полшмидт от предложенной сигареты возмущенно отказалась. Она уже предвкушала встречу с репортерами. Я доставил ей это удовольствие, разрешив выйти в коридор.
Штракмайера-младшего и доктора Тютера уже окружили репортеры. Двое из них почему-то были в темных очках, хотя в коридоре вовсе не ощущался избыток солнца.
Стоило мне закончить допрос уборщиц, как репортеры тут же оставили Штракмайера с Тютером и напустились на меня.
— Вы кого-то подозреваете, комиссар? — выкрикнул один из них.
Я знал его. Он представлял бульварную газету с большим тиражом.
— Да, — сказал я. — Полагаю, что это дело рук вашего главного редактора. Убитый, видимо, покупал вашу газету, чтобы заворачивать грязное белье. Так что перед нами определенно акт мести.