Моя прекрасная убийца [Сборник]
Шрифт:
— Вы кого-нибудь подозреваете? — спросил он снисходительным тоном.
— Видимо, тут приложил руку Храбрый Портняжка, — ответил я. Они, разумеется, меня не поняли: им еще ничего не было известно про острые ножницы. Я известил их, что уезжаю часа на два и попросил, чтобы в помещение отдела Ладике в это время никто не заходил.
— Наш персонал приходит только в 8.15,— сказал Штракмайер.
— К тому времени я уже вернусь, — заверил я и с легким поклоном удалился, чтобы избежать дальнейших дурацких вопросов. Дом на Миттельвег был старым и когда-то весьма респектабельным. Потом, правда, из четырех десятикомнатных квартир сделали десять четырехкомнатных, поскольку сочли, что так будет прибыльнее. К тому же вся приличная публика, которая раньше здесь обитала, переселилась в коттеджи в двадцати километрах
Я достал ключи, найденные в кармане убитого, и подобрал нужный. Открывая дверь, услыхал, как внизу громко оповещает о своем приходе молочница. Я поторопился войти, чтобы не афишировать своего присутствия. В прихожей было темно. Я нащупал выключатель и зажег свет, однако стало ненамного светлее, потому что на всех трех лампах были темно-красные абажуры. Создавалось впечатление, будто это не прихожая, а фойе стриптиз-бара. В первой комнате, узкой и длинной, стояли кровать, пустой гардероб и старый секретер, тоже пустой. В углу — сложенный пляжный зонт и шезлонг. Маленький балкон украшали ящики с цветущей геранью. С него открывался вид на сад. Вторая комната, тоже выходившая в прихожую, была почти пустая. Шесть стульев вокруг стола, столик на колесиках, сервант, в котором стояла кое-какая посуда. На подставке для цветов — несколько ухоженных кактусов. На стене висела репродукция с нидерландского натюрморта в прекрасной раме. Мертвый заяц косил глазом с картины, наблюдая за моими передвижениями.
Обстановка третьей комнаты состояла из квадратной тахты необъятных размеров, застеленной оранжевым шерстяным пледом. Первые лучи солнца ярко освещали ее, и мне даже пришлось на миг зажмуриться — настолько ярок был оранжевый цвет. На сером ковре стояли несколько удобных с виду кресел. Музыкальная шкатулка в стиле рококо и книжный шкаф дополняли интерьер. Над тахтой висел невиданных размеров бюст негритянки, изготовленный из глины и пластика. На другой стене красовалась в золотой раме роскошная картина маслом — бушующее море.
Тахту, кресла, шкатулку и картину я оставил без внимания, а начал осмотр с книжных полок. Книг было немного. Промежутки между ними заполняли безделушки, какие обычно покупают туристы в разных частях Европы: шведские деревянные лошадки, фигурка цапли из Югославии, голландская фарфоровая мельница, несколько баварских пивных кружек с оловянными крышками — словом, все, навевающее приятные воспоминания. Тут же сидело полдюжины тряпичных кукол.
Книжный шкаф был, собственно, секретером. Я порылся в письменном столе и не обнаружил ничего интересного. Разве что отметил, что все там содержалось в идеальном порядке. Даже почтовые марки, рассортированные в соответствии с их стоимостью, лежали в пакете из пластика с надписью «Марки». Одно из отделений ящика было заполнено почтовой бумагой со штемпелем «Альфред Р. Ладике». Я вспомнил, что второе имя убитого было Рихард. Итак, вторая буква — для пущего шика. Впрочем, и путаницы меньше, если что.
Может, и мне впредь именовать себя Лео Ф. Клипп? Или хотя бы сделать такой штемпель для почтовой бумаги? С «Ф» звучит роскошно, почти по-английски.
Да, Ладике оказался педантом. Должно быть, неразборчив он был только в интимной жизни. Зато разноцветные карандаши и ручки содержались у него в образцовом порядке. Стаканчик для того, стаканчик для этого, для другого, для третьего. Ни один огрызок карандаша не затерялся между ручками. Все очень аккуратно.
Я закрыл откидной стол, чтобы этот гнетущий порядок скрылся с моих глаз, и отворил нижнюю дверцу шкафа. Там стройными рядами, словно прусский почетный караул, стояли папки, сияя золотым тиснением на корешках: «Корресп. Семья. 15.03.63–31.12.66», «Счета (оплаченные)», «Переписка с хозяином дома», ну и так далее. Просто нет слов. Я вспомнил о том, как у себя дома часто до умопомрачения ищу какие-нибудь нужные бумаги. Но что это? «Корресп. А — К. Л — Я». Больше никаких пояснений. Я раскрыл первую из папок: собрание любовных писем Ладике. Усевшись прямо на ковер, положил эту подшивку себе на колени и принялся листать. Розовые и голубые, источающие аромат фиалки и лаванды излияния души и сердца тонкий ценитель расположил по начальным буквам дамских имен, приложив копии своих ответов. Под буквой «А» наличествовали послания только трех дам, под «Б» — девяти. Под «В» я обнаружил четырех.
Письма я бегло просмотрел, поскольку внимательно их читать у меня не было ни времени, ни желания. Преобладали послания пространные, многостраничные. К одним прилагались лепестки роз, к другим — локоны волос, на третьих имели место отпечатки накрашенных губ. Ответы Ладике почти не отличались по тону и содержанию. Для них был характерен подчеркнутый лаконизм. Казалось, он не особо обременял себя сочинением ответов. Сплошь и рядом речь шла о деньгах, о совместном будущем и прочем. Стандартность формулировок укрепила мое нелестное мнение о покойнике. Я уже был близок к тому, чтобы отложить чтение на другое время, как вдруг мой взгляд упал на скромный белый листок. Он был единственным под буквой «Ф», и копии ответа не прилагалось. Сначала меня озадачил почерк. Это был интеллигентный, четкий, нервный, почти мужской почерк. Всего пять строк. Никаких сюсюканий. Все четко и определенно: «Оставьте навсегда попытки сблизиться со мной. После произошедшего я воспринимаю их как проявления бессовестной назойливости и буду всеми силами противиться им».
Письмо было получено почти 10 дней назад. В четверг на прошлой неделе. Я даже присвистнул. Необыкновенно бережно, с помощью носового платка я достал письмо из папки, сложил его и с предельной осторожностью, будто сырое яйцо, положил в бумажник. Что за глупости, впрочем? Какое еще сырое яйцо в бумажнике…
Потом заглянул в последнюю комнату, которая являла собой спальню ловеласа средней руки. Несколько посредственных порнографических рисунков и зеркало напротив кровати сразу наводили на мысль, что здесь не то место, где царит чистая любовь. Сделав эти забавные, но бесполезные наблюдения, я констатировал, что больше ничего примечательного в будуаре Ладике нет. Внимания заслуживал только шкаф, в котором висели семнадцать отменных костюмов, лежало сложенное стопочкой белье, шитое на заказ, и стояли три десятка пар дорогих туфель. Неплохо!
На маленькой кухне тоже царили порядок и чистота. Даже пакет с грязным бельем выглядел аккуратно. Дюжина бутылок вина в кладовке, половина жареной курицы в холодильнике, разнообразные острые приправы на полочке над плитой… Больше ничего. Нужно будет еще раз внимательно осмотреть квартиру, подумал я, но в следующий раз. Близилось 8 часов, надо было возвращаться в универмаг и брать в оборот коллег бедняги Ладике.
Я прихватил с собой папки с любовной перепиской от А до Я и вышел на улицу. Бутылку с молоком, принесенную молочницей, я так и оставил стоять под дверью, победив непонятное искушение его попробовать.
На обратном пути в универмаг «Вайнгеймер», стоя у светофоров, совершая обгоны, перестроения и прочие маневры, я размышлял о жизни этого ловеласа и решил, что Ладике, как видно, неплохо использовал свое мужское обаяние, трактуя тезис о равноправии полов достаточно своеобразно и великодушно позволяя женщинам содержать его. Они, должно быть, проявляли щедрость, иначе вряд ли бы он смог завести столь роскошный гардероб и позволить себе такую квартиру.
Мне следовало проверить все. Сколько он зарабатывал? Сколько стоит квартира в этом районе? Были ли у него долги? Я содрогнулся от мысли, что придется отыскать всех этих котиков и птичек, Лед и зайчиков, чтобы выяснить, брал ли он у них деньги. Возможно, причиной убийства стало горькое разочарование в избраннике, крушение надежд и оскорбленное самолюбие какой-нибудь из пассий Ладике.
С половины девятого до половины одиннадцатого я допрашивал одну за другой трех непосредственных сотрудниц Ладике по универмагу «Вайнгеймер». Его секретарша и одна из стенографисток, работавших у него под началом, смущались, краснели и только после допроса с пристрастием, учиненного мною, признали, что Ладике, иногда, некоторым образом, так сказать, имел привычку слегка их потискать. Говоря проще, господин заведующий секцией был большой любитель наградить даму ласковым шлепком, ущипнуть за филейные части или мимолетно, как бы ненароком, погладить ее бюст. Что ему и дозволялось.