Моя профессия спаситель
Шрифт:
— Чего вам теперь-то от меня нужно?
— То же, что и раньше. Поговорить, просто поговорить, — кажется, памятник императору Навирру смутить было легче, чем эту врачиху. Да и подвинуть, наверное, тоже. Но не драться же с ней! Вот Ани только и оставалось, что торчать столбом на пороге сортира, отчего вся ситуация казалась особенно неприятной, унизительной даже. — Детка, ты на самом деле не понимаешь, что происходит или это просто стиль такой: я у мамы дурочка?
— А что, собственно, происходит?
— Ну, на ваш р-роман, — это слово красотка выговорила со вкусом, будто смакуя, — всем давно наплевать стало, про вас и в диспетчерской-то
— Меня не зовет, — буркнула Ани из чистого упрямства.
— Ах да, ты на особом положении, Бараш, — подмигнула рыжая заговорщицки, ну а до Сатор дошло, что давно бы пора маской обзавестись или там лицо платком закрывать, как гоблинки. Лучше уж выглядеть идиоткой, чем краснеть по поводу и без. — Но я о другом, в общем-то. Ты серьезно хочешь, чтобы Кайрена уволили? Не думаю, что твой папочка охотно возьмет его под крылышко.
— С чего вы взяли, что я хочу…
— Да с того, — отмахнулась красотка. — Он у нас, конечно, благородный, твои косяки на себя охотно берет, но сколько это продолжаться может? Раз простили, второй, но не бесконечно же. Думаешь, никто не понимает, с чего это на него в последнее время жалобы сыплются? Да все в курсе, детка. Я-то понимаю, тебе просто захотелось в доктора поиграть. Но о нем подумай. Сломаешь же Нелдеру жизнь, его и на «экстренную» со скрипом взяли, не будь меня со старшим, ничего бы Кайрену не светило. Ну ты в доктора поиграла, с шикарным мужиком похороводила и пошагала дальше. А куда он денется, когда и отсюда вышибут? Чего молчишь?
Ничего умнее, кроме: «Потому что вы не даете мне слова вставить» — на ум Ани не пришло, поэтому она ничего и не сказала.
— Ну, молчи, молчи. Кстати, если на него не щенячьими глазками смотреть, то не такой уж он и шикарный, так, обыкновенный, — пожала плечами рыжая. — Побитый, поистаскавшийся, эгоист законченный, циничный. Между прочим, практически нищий.
— Вы же сами говорили, будто он аристократ, — не очень понимая для чего, напомнила Ани.
Честно говоря, сейчас ей не было никакого дела до красоткиных слов. «Побитый, поистаскавшийся, эгоист законченный, циничный». А что, если в этом «он» поменять на «она». Да еще добавить «не нужная» и «надеющаяся»? Нехороший итог выходит, не красивый, да и не очень-то порядочный. С другой стороны, даже если Ани из чистого благородства души в сторону отойдет, что изменится? Скорее всего, ничего. Ведь на самом-то деле Сатор никому дорогу не перебегала, у Кайрена с этой красавицей и без Анет, видимо, не слишком ладилось.
— Чего ты так смотришь? — ни с того ни с сего спросила рыжая. — Жалеешь, что ли?
— Жалею, — согласилась Ани. — И знаете что? Вы меня простите. То есть, знаю, не простите, но все-таки. Я уверена, у вас еще все будет.
— Ну-ну, — неопределенно хмыкнула красавица. — Да-а, детка, — протянула непонятно. — Ну ничего, с возрастом это проходит, наивность тоже. На вот, ты забыла, а штучка явно недешевая.
— Это что? — промямлила Анет, уставившись на собственную заколку, которую ей рыжая протягивала.
«Штучка» и впрямь была недешевая, но и не слишком дорогая — подарок дедушки на какой-то из дней рождений. Вообще-то, ювелир сделал четыре одинаковых заколки: золотых, с незабудками, а посерединке маленький сапфирчик. Только с саторовской шевелюрой никакие шпильки не в силах справится, вот она три и потеряла. Думала, что и последнюю посеяла где-то. Но не на подстанции и не на вызовах — это точно, не носила Ани на работу драгоценности, даже такие.
— Да у Кайрена под кроватью валялась, — пояснила женщина без всякой улыбки, вроде даже и сочувственно. — Сначала хотела выкинуть, ну а потом… Красивая же вещица, жалко. Не твоя?
— Моя, — призналась Ани, но заколку почему-то так и не забрала.
Просто совсем не вежливо потеснила плечом женщину и вышла-таки в коридор. Куда она направляется, Анет не очень-то понимала. Разумнее всего, наверное, было собрать свои вещички да тащиться с повинной домой, в очередной раз соглашаясь с бабулиной правотой. Или все-таки умнее остаться, сделав вид, будто ничего не произошло, то есть совершенно ничего?
Думать получалось плохо, то есть не получалось совсем. Мысли путались, спотыкаясь, цепляясь за фразу: «Я такой, какой есть и не надо меня переделывать», которая, конечно, не набатом гремела, но засела под черепом крепко.
И как раз, когда Сатор замешкалась у лестницы, соображая, вверх ей идти или вниз, раздался спасительный глас с небес. Вернее, с потолка, но все равно спасительный:
— Одиннадцатая бригада на выезд. А-адиннадцатая…
В этом вызове Ани с самого начала не понравилось абсолютно все. И дело вовсе не в собственном душевном раздрае. Просто уж слишком тихим, даже притихшим выглядел домик, спрятавшийся за слишком разросшимися, чтобы выглядеть ухоженно, кустами акации. Чересчур зашуганной была собака, которой вроде бы полагалось этой домик охранять. Псина, между прочим, немалых размеров, лишь высунула нос из будки, гавкнула не слишком уверенно и тут же обратно убралась. И женщина, встречающая врачей на крыльце, сильно на эту собаку смахивала. Казалось, ей тоже нестерпимо хочется где-то спрятаться, да места подходящего нет, потому она только голову в плечи втягивала, горбилась, смотрела исподлобья настороженно и жалобно. А еще, как она очень уместную при стоящей жаре кофту не натягивала, Анет заметила багровый синяк на запястье. И это Сатор не понравилось тоже.
— Проходите, — залепетала хозяйка быстро, словно боясь куда-то опоздать. — Он там, в комнате. Вы уж простите, что побеспокоили, но мужу на самом деле очень плохо. Я думала еще ночью вас вызвать, но потом решила, обойдется как-нибудь, а оно…
— Не обошлось, — кивнул разом помрачневший Кайрен.
Видимо, ему тоже что-то не нравилось.
Ну а то, что бедолажному на самом деле плохо, Ани стало понятно, стоило войти в ту самую комнату, где недужный лежал. Густой, липкий запах перегара словно пластовался в воздухе, несмотря на открытые настежь окна. И удивительно не гармонировал с накрахмаленными занавесками, старенькой, но до блеска натертой мебелью, веселенькой геранью на подоконниках.
И обрюзгшая, заросшая многодневной щетиной туша, грудой громоздящаяся поверх белоснежного белья, не гармонировала тоже. В прочем, диссонанс с окружающим миром ее, тушу, несколько не смущал. Может потому, что мужик занят был: завывал, как пароходная сирена в тумане, протяжно и на одной ноте. Ани подумалось, что таким легким любой оперный певец бы позавидовал.
— Этот стон у нас песней зовется, — буркнул Нелдер под нос и добавил, повысив голос. — К сожалению, мы тут ничем помочь не можем. Из запоев не выводим, абстинентный синдром не снимаем.