Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, революционера
Шрифт:
Научный редактор к.и.н.
С.В. Куликов (Санкт-Петербургский Институт истории Российской Академии наук)
От редакции
Благодарим проект «Прожито» (prozhito.org) за все предоставленные справочные материалы, касающиеся текстов дневников и их авторов, контакты с издательствами и правонаследниками и другую необходимую информацию.
Вошедшие в книгу «Моя революция» страницы дневников всех девяти авторов печатаются в соответствии с современной орфографией и пунктуацией, вместе с тем особенности авторской лексики сохранены без изменений. Авторские выделения в текстах приведены курсивом.
Сокращенные редактором фрагменты дневниковых записей в рамках одной даты обозначены угловыми скобками, сокращенные минифрагменты в рамках одного предложения – отточием.
Даты записей приведены по новому стилю, старый стиль указан в скобках. Даты, включающие в себя не вошедшие в издание авторские записи, заключены в угловые скобки.
Краткие сведения об упоминаемых в дневниках исторических лицах и участниках событий вынесены в сноски в конце каждого авторского блока и по необходимости повторяются от автора к автору – это сделано специально для удобства читателя.
С.В. Куликов
Три России в революции 1917 года: взгляд историка
Русская революция 1917 г. глазами русских людей – такой подзаголовок можно было бы дать предлагаемому вниманию читателей сборнику дневников, которые вели современники революции – люди самых разных социальных положений: художник А.Н. Бенуа, историки Ю.В. Готье и М.М. Богословский, гимназист Д.В. Фибих, сельская учительница З.А. Денисьевская, прапорщик К.В. Ананьев, писатель В.Г. Короленко, студентка Е.И. Лакиер, служащий пароходства Н.П. Окунев. При всей разнице их жизненных судеб их объединило одно – то, что в течение 1917 г. они, как и российские граждане, не оставившие дневников, прожили последовательно в трех Россиях – Царской, Демократической и Советской, причем Царскую Россию от Демократической отделила Февральская революция, Демократическую Россию от Советской – Октябрьская революция. Лозунгом первой России была «Родина», второй – «Революция и Родина», третьей – «Революция», поскольку вторая Россия стала детищем национальной Февральской революции, а третья Россия – интернациональной Октябрьской революции. Вряд ли корректно закономерности, свойственные для России одного периода, автоматически переносить на Россию другого периода, поскольку исторический процесс хотя и непрерывен, универсален, но вместе с тем эта непрерывность обуславливается его прерывностью, дискретностью – целое создается из частей. Впрочем, неизгладимую печать на историю всего 1917 г. наложило участие всех трех Россий в Первой мировой войне, которая считается едва ли не главной причиной крушения Царской России. Так ли это на самом деле?
Выступая 14 августа 1917 г. на Государственном совещании в Москве, Верховный главнокомандующий генерал Л.Г. Корнилов открыто признал: «В наследие от старого режима свободная Россия получила армию, в организации которой, конечно, были крупные недочеты. Но тем не менее эта армия была боеспособной, стойкой и готовой к самопожертвованиям» [1] . На том же совещании 15 августа бывший Верховный главнокомандующий генерал М.В. Алексеев удостоверил: «В руки новой власти поступила армия, которая способна была выполнять и дальше свой долг и наряду с союзниками вести многострадальную Россию к скорейшему окончанию войны» [2] . Наконец, председатель Центрального военно-промышленного комитета, бывший военный и морской министр Временного правительства А.И. Гучков тогда заявил, подразумевая канун Февральской революции, что «судьба войны за последние месяцы до революции повернулась в благоприятную сторону» для России, поскольку ее «армия почувствовала себя снабженной и в боевом, и в интендантском отношении так обильно, как никогда» [3] . Вряд ли у Корнилова, принципиального республиканца, Алексеева, более всех генералов содействовавшего победе революции, и Гучкова, ставшего одним из вождей Февральской революции, имелись основания для приукрашивания военных перспектив низложенного старого порядка. Вместе с тем перечисленные персонажи, в силу своего служебного положения, обладали эксклюзивной информацией, а потому игнорировать их выводы было бы по меньшей мере неверно. Очевидно, что к началу Февральской революции Царская Россия войну выигрывала и, вне всякого сомнения, принадлежала к числу стран, являвшихся потенциальными победительницами. Совсем иная картина наблюдается с Демократической Россией: Временное правительство, тщетно пытаясь усидеть на двух стульях – продолжения войны и углубления революции, вело страну к поражению. Наконец, Советская Россия, отдав окончательное предпочтение углублению революции, а не продолжению войны, оформила свое поражение в войне. В свою очередь, мнимое поражение Царской России объясняют неспособностью императорского правительства обеспечить армию вооружением и боеприпасами, что также неверно. Даже советский историк П.В. Волобуев признавал: «После мировой войны в стране остались горы оружия, и не только на складах, но и у населения. Красная армия, например, вплоть до середины 1919 г. снабжалась в основном из запасов военного времени» [4] . На упомянутом выше Государственном совещании (август 1917 г.) один из лидеров Кадетской партии Ф.И. Родичев заверил: «У нас есть все материальное, что нужно для победы: миллионы людей, миллионы пар ног и рук, снаряжение и вооружение, орудия, данные нам союзниками, ружья и снаряды» [5] . А вот еще более авторитетное мнение представителя промышленных организаций Н.Ф. фон Дитмара, заявившего, что «армия снабжалась преимущественно в наибольшем числе именно русскими заводами», и к апрелю 1917 г. «доставка в армию со стороны русских заводов по степени соблюдения сроков и исполнения норм оставила далеко за собой заграничные заводы» [6] . Как представляется, до Февральской революции военная промышленность России работала эффективно, хотя и можно говорить о разной степени эффективности применительно к ее разным отраслям и периодам функционирования, однако после Февраля все пошло насмарку. Л.Г. Корнилов сообщил: «В настоящее время производительность наших заводов, работающих на оборону, понизилась до такой степени, что теперь в крупных цифрах производство главнейших потребностей армии, по сравнению с цифрами периода с октября 1916 г. по январь 1917 г., понизилось таким образом: орудий – на 60 %, снарядов – на 60 %». «В настоящее время, – констатировал далее Верховный главнокомандующий, – производительность наших заводов, работающих по авиации, понизилась почти на 80 %» [7] . Таким образом, об эффективности военной промышленности Демократической России и Советской России, в отличие от Царской России, говорить, очевидно, не приходится.
1
Государственное совещание. М.-Л., 1930. С. 62–63.
2
Там же. С. 201.
3
Там же. С. 286.
4
Россия и Первая мировая война: экономические проблемы, общественные настроения, международные отношения. Сборник статей. М., 2014. С. 415.
5
Государственное совещание. С. 59.
6
Там же. С. 264–265.
7
Там же. С. 64–65.
Еще одну причину падения Царской России видят обыкновенно в том, что императорское правительство не решило продовольственный вопрос, а потому накануне Февральской революции Петроград якобы оказался на грани голода. Но до Февраля 1917 г. проблема состояла не в производстве хлебов, а в их распределении посредством перевозок, прежде всего, по железным дорогам, которые так или иначе, но со своей задачей справлялись удовлетворительно. Представитель Всероссийского союза инженеров и техников путей сообщения А.Н. Фролов говорил на Государственном совещании: «До революции в железнодорожном транспорте царила рутина. Совершалось много ошибок, делались глупости, но, невзирая на это, работа железных дорог непрерывно во время войны росла, количество перевозок непрерывно возрастало» [8] . Ситуация изменилась, естественно, в худшую сторону только после Февральской революции, так что представитель Совета частных железных дорог Н.Д. Байдак в августе 1917 г., имея в виду Временное правительство, заявил: «Нет сомнений, что данное правительством в первые дни переворота направление привело железные дороги к разрухе» [9] . «После революции, – вторил Байдаку Фролов, – работа железных дорог непрерывно падает, и в июле месяце, в это легчайшее время для железнодорожного движения, работа железных дорог была меньше, чем в январе, когда половина наших железных дорог была засыпана снегом» [10] .
8
Там же. С. 173.
9
Там же. С. 172.
10
Там же. С. 173.
Развал железнодорожного транспорта начался не в Царской России, а в Демократической России и усугубился в Советской России, сопровождаясь наступлением настоящего голода. Сам министр-председатель Временного правительства А.Ф. Керенский в августе 1917 г. публично говорил про «голодающие города» и «все более и более расстраивающийся транспорт» [11] , а представитель Всероссийской сельскохозяйственной палаты и сельскохозяйственных обществ К.Н. Капацинский заявил: «У нас с момента революции, надо сказать правду, не было Министерства земледелия, а было и есть Министерство политической подготовки страны к проведению аграрной реформы. Сельское же хозяйство совершенно забыто, и приходится вести ломку земельного строя не при нормальных условиях, а при кризисе сельского хозяйства всей страны, когда вместо полей явились какие-то площади пустырей»у. Наблюдавшееся после Февраля 1917 г. вторжение политики в экономику привело к тому, что проблематичный характер обрело не только распределение, но и само производство хлеба. Почему же рождались мифы, подобные рассмотренным выше?
11
Там же. С. 5. Там же. С. 241.
Главная причина – настоящая пропасть, которая к 1917 г. лежала, на ментальном уровне, между оппозиционной интеллигенцией, стремившейся к власти и ради ее достижения не гнушавшейся сознательной дискредитацией императорского правительства, и народом, сохранявшим, по крайней мере в своем большинстве, верность историческим устоям, и эту-то верность оппозиционеры и стремились ослабить. Подразумевая вождей Февральской революции, швейцарец и республиканец П. Жильяр, наставник сына Николая II Алексея Николаевича, отмечал: «Забыли, что Россия состоит не только из пятнадцати-двадцати миллионов людей, созревших для парламентарного строя, но заключает в себе также от ста двадцати до ста тридцати миллионов крестьян, по большей части необразованных и несознательных, для которых царь оставался Помазанником Божиим, тем, кого Господь избрал для направления судеб великой России. Привыкнув с самого раннего детства слышать поминание царя на ектениях и в самые торжественные минуты литургии, мужик естественно приписывал ему в своей мистически настроенной душе почти Божественные свойства… Русская революция должна была ринуться в пустоту, образовавшуюся вследствие крушения царской власти, с той потребностью безусловного и стремлением к крайностям, которые присущи славянской природе, с такой бурной силой, что никакая форма правления не могла бы ее остановить; таким образом ей предстояло докатиться до полного политического и религиозного нигилизма, до анархии» [12] . Пропасть между интеллигенцией и народом усугублялась разницей в настроениях между столицами, прежде всего – Петроградом, настроенным оппозиционно и даже революционно, и провинцией, разделявшей по преимуществу патриархальные настроения.
12
Жильяр П. Император Николай II и его семья (Петергоф, сентябрь 1905 г. – Екатеринбург, май 1918 г.). Вена, 1921. С. 142–143.
Воспроизводя свои впечатления о настроении петроградского истеблишмента в конце 1916 г., тогдашний минский губернатор князь В.А. Друцкой-Соколинский, находившийся в это время в столице, вспоминал: «Все роптали, все сетовали, все негодовали, и, главное, все сплетничали, и все злословили. Меня, как свежего человека, поразило то обстоятельство, что в петербургском обществе конца 1916 г. исчезли совершенно сдерживающие начала, исчезли те верхи, которые до сего времени считались недоступными, не подлежащими критике. Мне думается, что к этому времени все нравственные пределы и границы были утеряны». Подтверждение приведенному выводу Друцкой видел в том, что его друг, директор Департамента общих дел МВД П.П. Стремоухов, ответил князю на вопрос «о настроениях „сфер“, о настроении общества и настроении вообще», указав на портрет Александры Федоровны: «Эта дрянь всех нас губит!» [13] Уже в эмиграции Стремоухов подверг полному переосмыслению свое мнение о царице и солидаризировался с Друцким по вопросу о причинах падения монархии. «Ближайшие родственники, знать, главное командование и общество, – подчеркивал Стремоухов в 1924 г., имея в виду ситуацию кануна Февральской революции, – рубили с каким-то наивным ожесточением тот сук, на котором они сидели» [14] .
13
Друцкой-Соколинский В.А. На службе Отечеству. Записки русского губернатора (1914–1918 гг.). Орел, 1994. С. 243–244.
14
Стремоухов П.П. Императрица Александра Федоровна в ее письмах // Русская летопись. 1924. Кн. 6. С. 75.
Опровергая мнение, что «движение, которое обрисовывалось в начале февраля 1917 года, было по происхождению народным», Жильяр утверждал: «Этого вовсе не было, и в нем участвовали только правящие классы; широкие массы оставались безучастными. Монархия была свергнута вовсе не поднявшимся из глубины бурным валом, как об этом говорили; наоборот, ее крушение подняло такую страшную волну, которая поглотила Россию и едва не затопила соседние государства» [15] . Вот как описал флигель-адъютант Николая II А.А. Мордвинов состоявшуюся утром 28 февраля 1917 г., на некой железнодорожной станции, встречу царского поезда офицерами и солдатами находившегося на ней пехотного полка: «Мы проезжали замедленным ходом какую-то небольшую станцию, на которой стоял встречный поезд с эшелоном направлявшегося на фронт пехотного полка. Им, видимо, было уже известно о проходе императорского поезда: часть людей с оркестром стояла, выстроенная, на платформе, часть выскакивала из теплушек и пристраивалась к остальным, часть густой толпой бежала около наших вагонов, заглядывая в окна и сопровождая поезд. Его величество встал из-за стола и подошел к окну. Звуки гимна и громовое „ура“, почти такой же искренней силы, как я слышал на последнем смотру запасных в Петрограде, раздались с платформы при виде Государя и невольно наполнили меня вновь чувством надежды и веры в нашу великую военную семью и благоразумие русского народа» [16] .
15
Жильяр П. Указ. соч. С. 144–145.
16
Мордвинов А.А. Отрывки из воспоминаний // Русская летопись. 1923. Кн. 5. С. 96.