Моя Шамбала
Шрифт:
А ночью у меня начался жар. Я бредил. Мне мерещились ужасы. Кругом полыхал огонь, и я задыхался от жары. Огонь сменялся ледяной стужей. Я проваливался в темноту, когда кровать вдруг переворачивалась. И с раздражающим постоян-ством в воображении возникала тонкая веревочка, которая быстро утолщалась, превращаясь в канат. Канат не умещался во мне, и, разрывая мозг, выползал наружу, утолщаясь и утолщаясь где-то за пределами его, а тонкая веревочка возни-кала снова. "Зачем их такое бесконечное множество?" - как бы между прочим, отмечало мое сознание. Я отделялся от те-ла и поднимался над землей, но начинал падать, нелепо взма-хивая руками, и возвращался в свое тело, преодолевал стены дома и потолки, не ощущая их. Я становился субстанцией, мыслью без мозга и пронзал в доли секунды небо,
Иногда я открывал глаза и бессмысленно пялил их на потолок и на плачущую мать, прикладывающую мокрое полотенце к моей голове. И снова мое сознание провалива-лось, отказываясь служить мне.
И вдруг наступил покой, исчез противный изматы-вающий звон в ушах, незаметно прекратился беспорядоч-ный, рвущий голову, разнозвучный шум и скрежет, кровать стала на место, и наступила тишина, во время которой я просто спал.
Когда я проснулся, то с удивлением увидел белый пото-лок над собой. Повернул голову: рядом стояла белая железная кровать, на которой кто-то спал. "Это больница", - смекнул я. На тумбочке возле моей кровати лежал шоколад "Ротфронт" в яркой обертке и красное яблоко. Я почувствовал голод, взял яблоко, поднес ко рту, но никак не смог надкусить его - рот не открывался настолько, чтобы охватить зубами кусок яблока. И тут я почувствовал, насколько ослаб.
Дверь приоткрылась, и в палату заглянула мать. На ней был накинут белый халат. Увидев меня с яблоком, она распахнула дверь, подбежала ко мне и, всхлипывая, стала причитать.
– Вовочка, сыночек... Очнулся. Как же ты нас напугал! Боже мой, что я пережила!
И мать заплакала, закрыв лицо руками.
– Мам, я есть хочу, - мои губы с трудом размыкались, и я почти прошептал эти слова.
– Ой, господи, - встрепенулась радостно мать.
– Конеч-но, милый мой, сейчас.
Она полезла в тумбочку, вынула литровую банку с чем-то желтым как рассол, убежала и вскоре вернулась с миской и ложкой. Из тумбочки она достала маленькую эмалированную кастрюльку с пирожками и взяла в руку один. Она кормила меня из ложки куриным бульоном, ко-торый я закусывал из ее рук пирожком с рисом и яйцом. Я ощущал невероятное наслаждение от этого бульона и от пирожка. С тех пор, наверно, я и полюбил на всю жизнь ку-риную лапшу и домашние пирожки. Мне казалось, что я был очень голоден, но съесть смог всего несколько ложек бульона и половину пирожка. Лoб мой покрылся испари-ной, в руках появилась дрожь, и я бессильно откинулся на подушку. Потом я опять спал. Проснулся от того, что моло-денькая сестра трясла меня за плечо:
– Больной, давайте я сделаю вам укол.
Сестра улыбалась, и я улыбнулся ей. За окном светило ярко солнце. Чирикали воробьи. Давно наступил день. Ско-ро я встану и увижу своих пацанов. А потом будет лето. "Хорошо жить на свете!
– подумал я, переполняясь ощуще-нием счастья.
– Здорово, молодец!
– врач, полный розовощекий стари-чок, вкатился в палату и подошел ко мне. Он пощупал пульс, послушал меня, удовлетворенно хмыкнул и сказал серьезно:
– Ну что ж, будешь жить!
– А когда меня выпишут?
– спросил я.
– Э, батенька! Какой ты прыткий. Выпишут. Слава Бо-гу, в сознание пришел. А теперь, пока воспаление не прой-дет. У тебя ж двустороннее воспаление легких.
– А сколько я уже здесь?
– Три дня без памяти. Ладно бы одно воспаление, а то черте что. Температура под сорок, и зрачки на свет не реа-гируют. Думал, менингит. Но нет, слава Богу... Мать гово-рит, у тебя травма головы была когда-то?
– Это давно. Лошадь копытом. Мне лет восемь было.
– Не знаю. Непонятно. Хочу тебя невропатологу по-позже показать. Ладно, отдыхай. Слава Богу, все позади. Везучий ты у нас.
После этого я быстро пошел на поправку, и уже через две недели меня выписали из больницы. Невропатолог смотрел меня, проверял глазное дно, надевал на голову шлем с проводочками, заставлял "дышать и не дышать" и вынес приговор: "Все у тебя в норме".
Но я даже сам не мог представить, насколько у меня все стало в норме. В норме, как у всех.
Сначала я не смог не то что подвинуть, но даже заста-вить шевельнуться огрызок карандаша. Энергии рук не хва-тило, чтобы на миллиметр сдвинуть пустяковый предмет. Потом я, как ни старался, не смог ввести себя в то состоя-ние, когда мое сознание начинало работать в особом режи-ме восприятия. Память тоже стала другой. Я легко запоми-нал текст или стихотворение, но уже не стояло передо мной фотографического изображения листа, как раньше. Да и все мое сознание отличалось от прежнего. Я перестал воспри-нимать окружающий меня мир так ярко и образно, как раньше. Если раньше я ощущал себя неотъемлемой частич-кой всего, что находилось, располагалось и жило вокруг меня, то теперь эта гармония оставалась только в сознании, а все жило и существовало рядом со мной, но не во мне.
Я не то чтобы очень жалел об этом, но испытывал лег-кую грусть, как о потере чего-то, к чему привык. Как о вело-сипеде, из которого вырос, и его пришлось отдать чужому мальчику.
Отец, так переживавший за меня столько лет, не вздохнул с облегчением, а расстроился и все просил:
– Вова, сынок, попробуй еще, может, получится!
– И когда не получалось, огорченно уходил в свою спальню. Странно устроен человек. Мне всегда больно было видеть, как мучительно искал отец ответы на вопросы по поводу моих "отклонений", как опасался за мой разум с его психи-ческими нагрузками, переживал и мысленно определял мое гражданское место в этой жизни. И вот, когда все, на-конец, стало с головы на ноги, он вдруг растерянно разво-дил руками и не знал, как помочь мне вернуть все снова.
Отец написал письмо Вольфу Григорьевичу Meссингу. Через две недели он получил ответ:
"Уважаемый Юрий Тимофеевич!
Письмо Ваше меня огорчило, но не удивило. Мозг - это очень тонкий и сложный механизм. Когда мы говорим о безграничных возможностях человеческой психики, мы го-ворим о таинственной загадке человеческого мозга. Мы не знаем, как формируются феноменальные способности, но, как видно, достаточно незначительного внешнего фактора, чтобы потерять их. В мире известно много фактов, когда этот дар бесследно исчезал даже без видимых влияний из-вне. Особенно часто это случается со способностью мгно-венного счета. В раннем детстве у ребенка появляется спо-собность "считать", причем ребенок четырех-пяти лет, не имеющий даже понятия о четырех действиях, начинает ре-шать задачи, требующие извлечения квадратных и кубиче-ских корней, многократного возведения в степень и т.д. И вдруг с годами этот дар бесследно исчезает.
В вашем случае все иначе. И я думаю, вполне вероят-но, что способности, которыми обладал Володя, не пропа-ли. Они могут вернуться так же внезапно, как и исчезли. Ведь у него остались знакомые ощущения, которые он пе-реживал в том своем состоянии. И если по каким-то причи-нам дар, данный ему природой, покинул его, этот дар мож-но попробовать вернуть, воздействуя на мозг уже знакомы-ми методами, т.е. попытаться снова "разбудить" уснувшие мозговые клетки.
Мое предложение остается в силе. Я жду вас у себя ле-том. Однако предварительно позвоните, чтобы я сообщил вам график своих отсутствий в Москве.
С искренним пожеланием всего наилучшего. В. Мес-синг"...
Жизнь продолжалась.
Валерий Анишкин
МОЯ ШАМБАЛА
Человек в мире изменённого сознания
Технический редактор С.А. Ветчинников
Дизайн обложки: Антон Солнечный
<