Моя Шамбала
Шрифт:
– Чьи сапоги?
– строго спросил высокий, со стрижкой под бокс и от того, что затылок и виски были выстрижены, казавшийся более лопоухим, чем был на самом деле.
– Должно, Павла, - едва выговорила бабушка непо-слушными губами.
– А вы, стало быть, его мамаша будете?
– уточнил дру-гой, пониже ростом, с крупной, начинающей лысеть голо-вой.
– Сапоги принес сын?
– Сын, - подтвердила бабушка, моргая подслеповаты-ми, подернутыми мутью глазами.
Больше они ничего искать не стали, даже не осмотре-ли чемоданы, которые лежали на шифоньере, составили акт, заставили расписаться
Когда Варвара пришла с работы, бабушка бросилась к ней с расспросами, но словно споткнулась о гипсовое лицо и какой-то потусторонний, отсутствующий взгляд.
Невестка невидящими глазами окинула кухню и стала медленно снимать пыльник; потом пошла в комнату и, как была в туфлях, бросилась вдруг на кровать. Плечи ее за-тряслись, послышались глухие рыдания.
– За что же такое наказание?
– выговаривала Варвара.
– Мало я с ним мучилась? А теперь этот позор на мою голову. Ведь под суд же теперь пойдет ...
Мать принесла кружку воды и стояла над Варварой, уговаривала:
– Варь, да что это ты, дочк? На-ко, выпей вот... Что ж теперь убиваться?
А у самой ноги подкашивались, и тряслись руки. Она по Варвариным словам догадывалась, что случилось, хотя не могла вполне осознать серьезность положения.
– Что натворил Пашка-то, что c обыском приходили, - отважилась, наконец, спросить бабушка.
– Украл, - вот что натворил Пашка твой, - почему-то злорадствуя, проговорила Варвара.
– Сапоги украл.
– Да как же это?
– охнула бабушка.
– Да так же, - змеей зашипела Варвара.
– Дружки поя-вились, выпивки.
– Да сапоги-то он принес на обмен. Сказал, что кому-то менять срок подошел, - возразила бабушка.
– Подошел, да не подошел, - теперь в словах Варвары были зло и горечь.
– Сапоги у него выпросил на обмен этот мордатый дружок его, Месяц, чтоб ему облезнуть, скотине. Пашка взял сапоги домой, а Месяц должен был отдать ему старые...
Она замолчала и вдруг заговорила о другом, озарен-ная:
– Маслов донес, больше некому. Он дежурил, когда Пашка проносил сапоги. Он давно на него зуб имел. Наш-то дурак нес и не скрывал. Думал оформить потом, сам ведь хозяин.
– Так может и обойдется?
– с робкой надеждой спроси-ла бабушка.
– Да как же ты не понимаешь? Сапоги- то дома нашли. Кому теперь нужно знать, что он думал, чего не думал?
– Так этот, дружок его, скажет.
– Как же? Скажет и покажет. Держи карман шире!
– скривила губы в презрительной усмешке Варвара.
Все это в подробностях, которые вытягивала из нее клещами моя расстроенная мать, рассказывала бабушка, а мать еще и еще пытала ее, заставляя повторять, как шел обыск, что говорили, да какими словами ругала Павла Вар-вара...
Павла до суда не выпустили. Следствие велось долго. За хищение социалистической собственности судили стро-го, и дяде Павлу грозило не менее пяти лет с лишением всех наград, что разом перечеркнуло бы все его боевые заслуги, будто их и не было.
Но совершенно неожиданно суд вынес очень мягкий приговор. Дяде Павлу дали два года условно за халатность. Месяц, на следствии отрицавший любую свою причастность к этому делу, мол, первый раз о сапогах слышит, и Мокре-цову должно быть стыдно выкручиваться и наводить тень на честных советских граждан, на суде изменил свои пока-зания. Он рассказал все, как было. Его бледное лицо по-крылось испариной, и он все время поглядывал в сторону, где сидел офицер МГБ.
Когда вынесли приговор, дядя Павел заплакал.
Варвара встретила дядю Павла не то, чтобы холодно, но и без особой радости. Вроде того что "пришел, ну и пришел". Зато бабушка светилась вся, как икона от лам-падки.
У нас дядю Павла встретили просто, по-доброму. Уст-роили стол. За бутылкой отец спросил:
– Ну, как, тяжело пришлось?
– Да, честно говоря, уже и не думал, что свидимся. Не знаю, какому богу молиться, кого благодарить?
– ответил Павел. За время, проведенное под следствием, он сильно изменился, осунулся, еще похудел и стал совсем похож на подростка.
– Генерала благодари, а лучше Вовку... за то, что он его дочку вылечил, - тихо сказал отец.
– Неужто сам помог?
– не поверил дядя Павел.
– А кто еще мог бы помочь в твоем положении?.. Сколько времени прошло, а добро помнит. Другой бы с его властью и думать забыл.
У отца счастьем светились глаза, как будто он сам сде-лал доброе дело.
– Ну что, ж спасибо ему. И тебе, племяш, спасибо?
Дядя Павел встал и картинно, чуть не в пояс, покло-нился. Я смутился, а отец засмеялся:
– Да брось ты, Павел. Все хорошо, что хорошо кончает-ся. Давай-ка выпьем за то, что ты цел, и все плохое позади.
На работу дядю Павла взяли на машиностроительный завод чернорабочим. Работа была тяжелая и грязная, но денежная. Первое время он приходил домой и с ног валил-ся. Прежде чем поесть, ложился и лежал без сил, уставив-шись в побелку потолка бессмысленным взглядом. Потом втянулся и ничего...
Значительно позже, уже повзрослев, я осмысленно понял, как невыносимо трудно было дяде Павлу опреде-литься и найти свое место в запутанном мире гражданских хитросплетений после четырех лет жестокой войны, украв-шей его юность.
Глава 17
Квартирант Мухомеджана. Открытая эстрада. Во дворе у татар. "Теория соответствия" Амира. Ода огородам. Морские офицеры Витька Голощапов и Ванька Горлин. Нинка учит нас танцевать.
У Алика Мухомеджана поселился квартирант, их дальний родственник Амир, невысокий, но крепко сбитый, широкоскулый и черноглазый парень. Амир часто улыбал-ся, и его белозубая улыбка располагала к нему. С нами Амир охотно водился, но все его разговоры сводились к де-вушкам. Амир мечтал до армии жениться, чтобы он слу-жил, а она его ждала и писала письма. В армию ему пред-стояло идти осенью, а невесты он еще не нашел, поэтому по вечерам ходил в горсад на танцы. Амир всегда носил с со-бой расческу и небольшое прямоугольное зеркальце, часто смотрелся в него и поправлял расческой непослушные во-лосы. На ночь он надевал на голову мелкую сеточку на ре-зинке, чтобы лучше лежали зачесанные назад волосы.