Моя Шамбала
Шрифт:
Вскоре после этого его поместили в Кишкинку, а во двор приходили неприметные штатские люди и интересо-вались, что еще Григорьев говорил про товарища Сталина.
– К зиме Славка пришел тихий и сильно похудевший. Вяло рассказывал, как выигрывает у главврача психушки в шахматы. Посмеивался, но как-то словно нехотя. Иногда жаловался, что в психушке бьют, заставляют работать и да-ют насильно лекарство, от которого уходит вся сила. Его перестали бояться и замечать, и он снова растворился в на-шей повседневной жизни.
А в начале весны в Славку опять вселились черти. В гла-зах появился
Керосин наливали из широкой железной бочки лит-ровыми, полулитровыми и двухсотпятидесятиграммовыми мерками. Эти алюминиевые мерки-черпаки висели на длинных ручках с ушками вокруг бочки. Керосин качали в бочку как пиво ручным насосом из большой черной цис-терны, стоящей на металлических подставках у стены.
Уже подходя к своей улице, я увидел Юрика Алексеева с его вечным молотом. Он шел на пустырь, ежедневную свою боль и радость.
– Юрик? Вчера сколько?
– вежливо спросил я, готовый разделить его триумф или неудачу.
– Пятьдесят три семьдесят, - ничуть не заносясь, отве-тил спортсмен.
– Молодец, Юрик!
– похвалил я. Алексеев хорошо улыбнулся мне, мое сердце заколотилось радостно, и я на крыльях полетел домой.
Мать с Олькой меня не дождались, и я, поставив жбан с керосином в коридор, помчался на речку.
Женщины стирали и полоскали белье на больших камнях, отполированных бельем и водой, и на небольшом дощатом плотике, одним концом закрепленном на берегу, другим к двум сосновым столбикам, вбитым в неглубокое дно у берега.
– Мам, я с ребятами купаться!
– нашел я мать. Олька с девчонками плавали на надутых наволочках рядом.
Чуть выше мылся Шалыгин. Намыленная голова белым поплавком покачивалась в воде. Это он плыл к берегу. Вот он вышел из воды по пояс, выставляя на обозрение развитый торс, синий от наколок. Эти наколки мы знали наизусть, по-тому что летом Шалыгин ходил по двору полуголый. По вече-рам, выпив водки, он выносил гитару и пел сильным хриплым голосом с блатным надрывом, пел здорово, а мы слушали и разглядывали наколки. На груди красовались профили Лени-на и Сталина, на руках кинжал, обвитый змеей, и голая краса-вица с длинными ресницами; на спине средневековый замок и еще бог весть что: и орел, несущий опять же голую красави-цу в когтях, и "не забуду мать родную", и могильный холмик с крестом; у него и на ногах были наколки. Я помню надпись: "они устали". При всем при этом, мужик Шалыгин был ум-ный и не злой, любил книги и читал запоем. Но в подпитии становился буйным, и тогда от него старались держаться по-дальше как от греха.
– Керосин принес?
– донеслось до меня.
– Принес.
– Сдачу принес?
Но я уже бежал на наше место под ремеслухой. Ребята наплавались и лежали на песочке, лениво переговариваясь. Разом замолчали, увидев парней, спускающихся к реке,
– Орех с Кумом!
– тихо сказал Мишка Монгол.
Парни поздоровались за руку с Шалыгиным, чему-то посмеялись и стали раздеваться. Мы с восторгом смотрели на Кума. Мощные плечи, тонкая талия и мышцы, змеины-ми клубками перекатывающиеся под белесой и кажущейся прозрачной кожицей торса. Орех был массивнее своего дру-га, такой же широкоплечий и мощный, но мышцы его об-волакивал небольшой слой жира, и они не казались такими рельефными как у Кума.
– Они физкультурники?
– спросил Семен Письман.
– Орех играет за город в хоккей, а Кум чемпион по ги-рям. А вообще они на пятом заводе работают, - объяснил Мишка Монгол.
– Миш, а ты слышал, как Кум монастырских побил?
– опросил Мотя-старший.
– Слышал. Только он их не бил. Они там перебздели все.
– Расскажи, Миш, - попросили мы.
– Ладно, - согласился Монгол. Помолчал и, глянув на Мотю, предупредил:
– Только, чур, не перебивать! Я как слышал, так и рас-скажу... Кум познакомился с девахой в горсаду. А деваха оказалась монастырской. Ну, пошел он ее провожать, а там сидят человек пять шпаны у забора.
– Больше, там человек шесть было.
– Мотя, рассказывай ты, если такой ушлый!
– обиделся Монгол.
– Вить, дай Мишка расскажет, - вмешался Мухомед-жан.
– Ну, сидят там, не знаю, может и шесть человек, - про-должал рассказ Монгол.
– Точно шесть, - подтвердил Мотя.
– Кум с девахой прошел мимо - ничего, все тихо. А ко-гда пошел назад, один, самый блатной, остановил его. Ос-тальные сидят, смотрят. Этот блатной начинает рыпаться: тебе, мол, что, жить надоело? И все такое прочее. Кум ему так спокойно отвечает: кореш, мол, ты меня не знаешь, и я тебя не знаю, я, мол, тебя не трогаю, и ты иди своей доро-гой. Блатной Кума за грудки. А Кум, если его разозлить, - зверь. Недаром их любая шпана стороной обходит. Короче, Кум взял его за кадык и вломил ему с такой силой, что тот пролетел метра три.
– Больше, метров пять, - поправил Мотя.
– Вить!
– Монгол строго посмотрел на Мотю-старшего.
– Ну вот, блатной пролетел, не знаю, сколько, и прямо на своих корешей, которые сидели у забора. Забор завалил-ся. Шпана понять не может, что случилось, бабки за забо-ром перепугались, орут на своих, а тот, кто с Кумом залу-пился, лежит без памяти. Потом до кого-то из монастыр-ских дошло, что это Кум, а Кум даже не оглянулся на все это и спокойно себе пошел.
– А потом что?
– спросил Пахом.
– Монастырские не простят так просто.
– Да ничего! Видишь, вон, плавает.
– А пацан тот жив?
– тихо спросил Армен Григорян.
– Жив, Кум ему челюсть сломал, и еще у него сотрясе-ние мозга,- объяснил Монгол и добавил:
– А мог и убить.
– А, говорят, они с Орехом и Мироном ходили к мона-стырским и пили мировую с их паханом.
Монгол закончил свой рассказ, и пацаны молча стали смотреть, как резвятся в воде Орех с Кумом, и от их мощных тел, как от моторок, волны расходятся кругами и бьются о берег.