Моя Шамбала
Шрифт:
Мы иногда тоже бегали в горсад и смотрели через ще-ли в дощатом заборе, огораживающем танцплощадку, на танцующих. Но больше нам нравились приезжие из Моск-вы артисты, которые давали концерты в летнем "Зеленом театре". Нам нравились сатирические куплеты:
Римский папа грязной лапой
Лезет не в свои дела.
Ах, зачем такого папу
Только мама родила?
Мы хохотали, рискуя свалиться с забора, с которого смотрели на выступления артистов.
Когда нас сгоняли с заборов, мы лезли на деревья, ко-торых полно росло вокруг эстрады.
– Тарапунька, знаешь какая самая широкая река
– Конечно, Штепсель, знаю. Это Амазонка.
– А вот и нет. Орлик.
– Почему?
– Да потому, что третий год здесь мост через Орлик строят, а конца не видно.
Мы смеялись, потому что мост, и правда, никак не могли построить, и люди, чтобы попасть на Ленинскую улицу, ходили по шаткому деревянному мостику, рискуя свалиться в реку.
Мы сидели во дворе у татар, в котором, кроме них, в полуподвале жили еще Изя Каплунский с матерью и млад-шей сестрой Лизой и Мишка Чекарев, тоже с матерью и со-вершенно взрослой сестрой.
Чекарев заканчивал школу и собирался поступать в летное училище, поэтому занимался физкультурой. Он кру-тил "солнце" на самодельном турнике и поднимал штангу, выкатывая её из-за ограды палисадника, где она хранилась. А еще Чекарев ходил в музыкальную школу и таскал за со-бой обитый черным дермантином футляр с баяном, похо-жий на ящик, но с двумя замками, как у чемодана. Мы ста-рались подражать Чекареву, лезли на турник, болтались как сосиски, и все, что могли, это поупражняться в подтяги-вании.
Мы сидели на траве, наслаждаясь теплым солнечным днем. Чекарев что-то разучивал на баяне по нотам. Ноты стояли перед ним на стуле, упираясь в спинку, а сам он си-дел на табуретке и брал аккорды, время от времени накло-няясь ближе к нотам или переворачивая листы. Мы терпе-ливо ждали, когда он заиграет что-нибудь уже выученное.
– Пара должна соответствовать, - рассуждал Амир.
– Он должен быть выше девушки на полголовы. Она должна доставать ему до уха. И одеты они должны быть хорошо. Он обязательно в костюме, и чтоб белая рубашка, а воротничок выпущен на пиджак. Вообще, хорошо, когда мужчина тем-ный, а женщина светленькая. Мне нравятся светленькие.
Мне все это было совершенно безразличного, но я за-метил, что Монгол, Мотя-старший, Самуил и Алик Мухо-меджан слушают Амира с интересом.
– А то, иногда смотришь, она с ним одного роста или даже выше. Такая пара не смотрится.
– Как Исаакова Женька с Женькой, - подтвердил Па-хом.
– Это какая?
– поинтересовался Амир.
– Да сестра Симки-дурочки, Женька. Она с мужем жи-вет теперь в доме Никольского, комнату снимают.
– Так у нее и отец Исаак меньше матери, - напомнил Монгол.
– И что хорошего?
– пожал плечами Амир.
– Так Исаак любит свою Фиру, - возразил Самуил.
– И что же здесь плохого?
– Ну, не знаю, - немного смешался Амир.
– Конечно, ничего плохого. Но все же лучше, когда пара соответствует.
И Амир улыбнулся своей открытой улыбкой,
Чекарев продолжал разбирать ноты, и баян отвечал стройными, сильными аккордами, и уже складывалась ка-кая-то мелодия.
– Вот вчера шла девушка с морским офицером. Она свет-ленькая и ростом как раз чуть повыше его плеча. Вот это под-ходящая пара. Все соответствует, - оживился вдруг Амир.
– Да это Нинка Козлиха с Ванькой Горлиным. Ванька в отпуск приехал. Он в прошлом году училище закончил, - засмеялся Пахом.
– Нинка всем подходящая пара, - подтвердил Самуил.
– Позавчера она с Колькой Голощаповым под ручку шла.
– Так Колька с Ванькой вместе в отпуск приехали. Они же кореша. Вместе в училище учились, а теперь вместе служат, - сказал Мотя-младший.
– Без тебя знаем, - оборвал его Монгол.
Колька Голощапов, младший брат Витьки, который ухаживал за прокурорской Ленкой, жил в нашем доме, а Иван Горлин - на соседней улице, в частном доме. Они еще до училища дружили и все время ходили вместе. Вместе и в летное поступили. Считалось, что Колька в летчики пошел из-за романтики, а Иван из чисто материальных соображе-ний. Тогда тетя Нина в разговоре с моей матерью заметила:
– Правильно надумал. Два года - и красивая обеспе-ченная жизнь. А то, смотреть жалко...
У Ивана был еще малолетний брат, и мать еле тянула их на свою уборщицкую зарплату. Отец пропал без вести еще в начале войны. И, если бы не огород, - не выжили бы.
Мой отец говорил, что эти одеяльные клочки земли полстраны спасли от голодной смерти. Как-то, когда у нас дома собралось застолье, отец заговорил со своим еще до-военным приятелем Константином Петровичем или КП, как все звали его у нас в доме, про огороды. Началось с то-го, что гости стали хвалить материну засолку. У нас дейст-вительно всегда были очень вкусные помидоры и огурцы, и капуста. Матъ, как всегда, зарделась, а отец сказал:
– Спасибо огороду. И клочок-то небольшой, а кормит.
– У меня есть статистика,- сказал КП.
– Ты знаешь, на-пример, Егор, что официально в 1942 году огородничеством занималось пять миллионов человек. Правда, тогда пол ев-ропейской части России уже находилось под немцем, и на эту часть сведения статистики не распространялись. Зато в 1945 году официальная цифра составила 18,5 миллионов человек.
– Не человек, а семей, - возразил отец.
– Считались-то наделы. А наделом владела семья. Так что эту цифру нужно увеличивать минимум в четыре раза. Только, Костя, не верь ты статистике. Статистика суха. Никто в войну не спрашивал власти, где сажать картошку. Где был пустырь, там огород и разбивали. Сначала под картошку, а там, глядишь, сил хвати-ло еще прикопать под капустку, да под редисочку, и лучку по-садить можно. Знали: с землей жив человек, не помрет, вы-живет. Власти это тоже понимали и не препятствовали. Это сейчас, после войны, мало-помалу учет повели и постепенно с этих клочков, если он не при частном доме, стали сгонять...
Вот так, наверно, и тетя Капа с огородом вытянула Ивана с Мишкой. А когда Иван ушел в училище на казен-ный кошт, вздохнула с облегчением: с одним уже стало проще. Но вот Иван начал служить и вдруг прислал ей пятьсот рублей. Тетя Нина рассказывал, что тетя Капа ре-вела над этими, свалившимися на нее деньгами, навзрыд, а когда успокоилась, пошла в магазин, купила полкило варе-ной колбасы и килограмм "жамок". Мишка, сроду колбасы не видавший, проглотил кусок, который мать отрезала, не-жевамши, а пряник долго облизывал, сдирая зубами гла-зурную корочку, и ел маленькими кусочками, которые не жевал, а сосал, смакуя и растягивая удовольствие.