Моя шоколадная беби
Шрифт:
Катерина вовсе не была согласна, что казнить таких надо. Выстрелить в человека с пьяных глаз – не самый большой грех. Самый большой грех... но и за это казнить не надо. Ведь выжила же она, девочка, негритяночка, вот только детей…
Она стала много плакать, как только смогла плакать. К ней даже пригласили ещё какого-то врача, который тихим голосом расспрашивал про детдомовское детство и заставлял рисовать какие-то картинки. А потом она вдруг успокоилась. Она простила, постаралась всё забыть, а на тонкую субстанцию, которую принято называть «душой», навесила большой амбарный замок. Нет, десять амбарных замков.
Шут
Свой личный праздник – два месяца безделья, Катерина решила отпраздновать в кафе. Первый шаг в познании полной свободы – завалиться утром в кафе, и в то время, когда остальные потребляют в офисах растворимый суррогат, заказать себе чашку эспрессо.
– У нас большой выбор: латэ, мачиато, каппучино, – заученно защебетала вышколенная девушка, от юности которой у Катерины почему-то зарябило в глазах и появилось чувство снисхождения. Может, это и есть материнское чувство?
– Я никогда не пью кофе с молоком, – Катерина постаралась помягче сказать фразу, которую всегда говорила резко.
– Извините, – почему-то покраснела девушка, будто обязана была знать, что очаровательные темнокожие женщины в красных платьях и с оранжевыми губами никогда не закажут себе латэ. – Эспрессо?.. – неуверенно спросила она, боясь снова попасть впросак.
– Двойной, – кивнула Катерина, отметив, что у девушки акриловые ногти с нелепым рисунком и слишком худые ноги.
Нет, это не есть материнское чувство.
В кафе никого не было. Только на неком подобии застеклённого подиума, за дальним столиком маячил одинокий господин. Катерина достала зеркальце и, делая вид, что красит губы, стала ловить его отражение.
Для буднего летнего утра господин был неподобающим образом одет. Тёмный костюм, белая рубашка, вместо галстука – бабочка. Катерина хмыкнула, и помада неровно легла на губы, которые и без помады были хороши – чёткий контур, объём, который никак не нуждался в модном нынче увеличении. Губы были хороши, и Катерина стала пальцами стирать помаду, заинтересовав этим действием господина. Она видела в зеркальце, как он смотрит на неё через застекление, и знала: он прилип к ней глазами надолго, она ему нравится в своём красном платье, со своей тёмной кожей, роскошными губами и оранжевыми пальцами. Она – восхитительное зрелище для господина, по какой-то причине нацепившего с утра бабочку. Катя взяла салфетку и стала стирать помаду с рук, вспомнив почему-то любимое выражение их штатного фотографа, которым он сопровождал любую съёмку. «Эротичнее!» – кричал всегда Алексей, и было трудно понять, что он имеет в виду.
Девушка принесла кофе, и Катерина задумалась, не заказать ли коктейль. Ведь лето. Отпуск. Она выглядит как Наоми Кэмпбелл на обложке журнала. Нет, лучше. Эротичнее! Пока она раздумывала, девушка, мелькнув ножками – спичками исчезла. Вот если бы у Кати была дочка, она бы ей объяснила, как одеваться так, чтобы превратить недостатки в достоинства. Но у Кати никогда не будет дочки и пора перестать прикидывать на себя чужой наряд – шкуру мамочки.
Говорят, есть два типа женщин – мать и Клеопатра. Матери пестуют своё потомство, Клеопатры сводят с ума мужчин. Говорят, что эти качества вместе не уживаются. Быть Клеопатрой Катерине нравилось, и только чистое любопытство заставляло её иногда думать о том, что чувствуют и как живут «мамашки».
Они не носят маленьких сумочек, где только зеркальце, помада и пудреница. Они таскают сумищи, бока которых трещат от напора продуктов, и не всегда они прут эту ношу лишь до машины. Частенько они спускаются с нею в метро, поднимаются на высокие этажи. Они маются с неудобными колясками на московских улицах, где ничего для этих колясок не приспособлено, они плохо накрашены, у них беспокойные, тревожные лица, которые трудно назвать счастливыми. «Трудно», – каждый раз убеждала себя Катерина, при случае старавшаяся заглянуть в чужую коляску.
– Мадам любит горький кофе? Кофе без сахара, молока, и даже без минеральной воды? – Он произнёс это по-английски и был в этом неоригинален. Попробовал хотя бы французский. Впрочем, он мог и не знать французского.
– Мадам любит, мадам любит, – пробормотала Катерина тоже по-английски, потому что так и не выучила французского.
Она знала, он стоит у неё за спиной в тёмном костюме, белой рубашке и бабочке, невесть откуда приземлившейся с утра на дорогой прикид. У него чёрные волосы, профиль полководца, и возраст, позволяющий думать об опыте, такте и хорошем достатке.
– Разрешите составить компанию?.. – это было плоско, совсем не подходило к бабочке, но Катерина кивнула.
– Валяйте, – без церемоний, на русском сказала она.
– О? – удивился он. – Вы учились в России?
– Нет более российского продукта, чем я, – засмеялась Катя. – Цвет кожи только подтверждает это. У всех истинно русских есть свой прадедушка Ганнибал.
Он сел напротив и вежливо рассмеялся, давая понять, что оценил её шутку. Вверху, над его головой, был закреплён телевизор, и в отличие от других таких заведений, он был настроен не на музыкальный канал, а на информационный. Шли новости, и какой-то дядька, очень похожий на подсевшего господина, витиевато рассуждал о налогообложении. Катерина мысленно пририсовала дядьке бабочку вместо галстука. Получилось смешно – бабочка не шла к гневным рассуждениям о налогах. Катерина рассмеялась.
– Слушайте, так вас и зовут-то, наверное, Таня?! – продолжал быть плоским господин.
– Мы знакомимся? – Катерина перестала улыбаться и пожалела, что спровоцировала этот инцидент.
– Вы разрешили составить вам компанию, – вежливо напомнил господин.
– Катерина Ивановна.
– Роберт. Тоже Иванович.
Кофе показался излишне горьким, утро не таким уж и солнечным, а господин, при ближайшем рассмотрении оказался изрядно посечён молью: седые виски, костюмчику сезона три, бабочка – глупый фарс.
«Ты ездишь на старой «Мазде» с правым рулём, у тебя бэушный мобильник, растолстевшая жена, и дети, которые сосут кровь, – поставила диагноз Катерина. – Наверное, ты отправил жену в подмосковный санаторий, а сам решил взять от жизни то, что тебе полагается. И тут – я. Наоми Кэмпбелл. Нет, лучше. Катерина Ивановна».
Телевизор над его головой мерцал, и ведущий выдал нарочито многозначительно:
– А теперь криминальные новости.
Катерина никогда не смотрела телевизор. Голубой экран представлял основную угрозу её лёгкой и беззаботной жизни. Только там она могла увидеть человека, при виде которого могло остановиться её сердце… Она надеялась, что только там.