Моя шоколадная беби
Шрифт:
– Только шепотом, – предупреждала она.
Они устраивали беззвучные пантомимы, шепотом пели песни и хохотали в подушки. Однажды Кэт попалась. Заведующая вызвала ее к себе и, брезгливо отворачиваясь в сторону, сказала:
– Иванова, я тебя уволю. У тебя сознание на уровне морской свинки. Тебя дети Катькой зовут! Тебя же близко к ним подпускать нельзя!
Кэт молчала. Она мысленно пририсовала заведующей поросячий пятачок, ушки, хвостик пружинкой и заулыбалась.
– Ты чего лыбишься, дура! – заорала та. – Вон отсюда!
Кэт не уволили, но теперь она все больше торчала на кухне. Однажды услышала, как
– Кать! Ну, Кать! Ну, иди сюда!
Кэт показала в сторону двери язык, там прыснули хором, утыкаясь носами в подушки.
– Кэт, – сказал Сытов, заходя наконец в избушку, – рано утром мы поедем по важному делу. Не дуйся, беби. Так надо.
Они забылись недолгим сном рядом, без любви и без страсти, как давние супруги. Кэт повздыхала тихонько и успокоилась.
Затемно Сытов вышел греть машину, а Кэт, с трудом раздирая глаза, дрожа от холода, натянула джинсы. Сытов закинул часть бабкиных консервов в багажник, и они тронулись.
Определенного плана действий у Сытова не было. Он полагался на свою безошибочную реакцию в конкретных обстоятельствах. Чем малодоступнее была цель, тем больше разжигала она его энергию. Острые ощущения он любил, и, если их почему-то не было, сам таких искал.
У Кэт слипались глаза. Но заснуть она не могла себе позволить. С тех пор как Сытов посадил ее в машину, она познала наркотик быстрой езды. Всем своим страстным существом она принимала участие в этом действе: садилась только на переднее сиденье, и ни одна мышца ее тела никогда не расслаблялась. Она летела вперед вместе с машиной, принимая в этом почти физическое участие.
В Кускове они произвели впечатление приземлившегося НЛО. Сытов долго мотался по грязной жиже улиц, пугая местных жителей серебристым «Мерседесом» и темнокожей беби. Мужики и бабы тупо мотали головами, уставившись на Кэт, похоже, не воспринимая смысл сытовских вопросов.
Тогда он запер Кэт в машине и пошел один. Ему повезло неожиданно и сразу. Толстая продавщица в магазине, где продавалось все – от трусов до соли, – уверенно закивала головой:
– Три дня назад приходил мужик, ага. Первый раз его видела. Ага, лет тридцать пять, невзрачный, в куртке, в шапке. Купил вина бутылку, чай. Я почему запомнила: ну, не местный, во-первых, а когда расплачивался – смотрю, татуировка у него на пальце, – она захихикала, – распятие вроде... Иди к Торгашихе, он с ее мужиком разговаривал, может, они че знают.
Наконец-то Сытов взял след. Он подошел к машине радостный, крикнул:
– Я фартовый, беби!
Кэт опять ничего не поняла, но заулыбалась, потому что улыбался Сытов.
Торгашиху они прождали до вечера.
В четыре года Никите подарили пупса. До этого всегда дарили заводные машины и пистолеты, а тут вдруг – пупса. Правда, пупс был непростой. Он был темный, как шоколадка, с веселыми глазами, очень кудрявый и почти голый – в одной только набедренной повязке. Никита любил пупса втайне, потому что мальчишкам в куклы играть стыдно. Он его использовал только в качестве пассажира заводных машин. Но однажды на его машину наехал автомобильчик его друга по имени Март, и пупс свалился на ковер.
– Все, – сказал Март, – автомобильная катастло-фа. Он лазбился.
Пришлось пупса похоронить. Они закопали его в землю во дворе и поставили крестик из прутьев. Когда Март ушел, Сытов поплакал маленько над могилкой.
Торгашиха оказалась таким же местным информбюро, как и Попелыха, но с политическим уклоном. В Сытове она сразу же признала «того самого», из телевизора.
– Что творится! – запричитала она. – Что творится! В стране бардак! Как мы раньше жили! Как жили! А этот твой – шабашник он, их тут человек пять понаехало, свинарник строят. Ты посмотри, раньше порядок какой был, при Брежневе! Все работали, не ленились. А сейчас языком – ля-ля-ля! Митинги, митинги... в жопу такое правительство, в жопу! Ельцин страну распустил... так и передай!
– Я передам, – пообещал Сытов.
– А к свинарнику недалеко ехать. Они там в вагончике живут. Пьют все больше. Ведь раньше ж, смотри, разве так пили? А теперь кооператоры-хераторы, ворюги-бездельники...
Сытов ретировался, но она напирала на него мощной тушей до самых ворот:
– Сажать всех! Сажать, или сдохнем! Все!
Кэт любила ровную дорогу и скорость. А они уже час плутали по каким-то ухабам и жуткой грязи. Сытов стал чужой, как по телеку, с заострившимся лицом. Он в темноте искал какой-то свинарник, путался в дорогах, бурчал что-то себе под нос. Кэт захотелось или опять в избушку, или уж в Москву.
Наконец они в расступившемся пролеске увидели вагончик, в нем горел слабый огонек. Сытов просветлел лицом. Он остановил машину довольно далеко от вагончика.
– Беби, посиди недолго, я сейчас, – он чмокнул Кэт в щеку. Она заулыбалась, сразу забыла про избушку и Москву, обхватила его шею руками:
– Сытов, ну Сы-ытов!
– Потом беби, потом, – он силой разорвал кольцо ее рук, вышел из машины.
– Беби, беби, – передразнила его Кэт и опять загрустила.
Сытов вошел в вагончик. Он чуть не задохнулся от смрада: пелена табачного дыма, винный перегар, запах застарелых грязных носков и еще чего-то, отчего рвотный спазм сжал горло. Сытов огляделся. Два мужика, «сверкая» грязными пятками, лежали на животе, на груде тряпья, бывшей, видимо, постелью. Двое других сидели за столом, еще не сломленные, и из граненых стаканов наливались красным дешевым вином.
– Че те, б..... мужик? Надо че? А? – спросил Сыто-ва сидевший к нему лицом то ли лысый, то ли лобастый тип. Сытов обошел лежащих, глянув на их руки, посмотрел на руки пьющих – татуировок не было.
– Где Лешка? – спросил он.
– Лешка? – выпялился лобастый. – А ... его знает. Как вчера ушел утром, так и нет до сих пор. Вещи вроде тут все оставил, – мужик кивнул на небольшой чемодан в углу. – Придет, куда на .... без вещей денется!
Сытов секунду колебался. Затем быстро прошел в угол, взял чемодан и вышел из вагончика.
– Э-эй, мужик! – услышал он пьяный вой, закрывая за собой дверь.
Сытов не побежал. Он спокойно, даже размеренно пошел к машине. Когда услышал за спиной запинающуюся возню пьяных ног, развернулся, коротко и не очень сильно ударил сначала одного, потом другого. Они упали. Лобастый тяжело поднялся и, размазывая по лицу кровь, поволокся обратно к вагончику, помогая себе руками отрываться от земли. Другой так и остался лежать, не двигаясь. Сытов пошел, напружинив мышцы, – чемодан был тяжелый.