Моя страна и мой народ. Воспоминания Его Святейшества Далай Ламы XIV
Шрифт:
Я также помню, что в той беседе мы говорили о моем желании посетить Калимпонг. Господин Неру знал, что Чжоу Энь-лай не советовал мне делать это, и был склонен согласиться, что публика там могла создать беспорядки и попытаться убедить меня не возвращаться в Тибет. "Но Индия свободная страна, - сказал он, - и никто не может остановить людей в Калимпонге от выражения своего мнения". И он добавил, что, если я действительно хочу туда отправиться, его правительство организует все необходимое и позаботится обо мне. Я решил, что должен побывать там, несмотря на совет Чжоу Энь-лая.
Это была не совсем политическая проблема. У меня была духовная обязанность посетить моих соотечественников, и здесь, конечно, Чжоу Энь-лай не мог давать мне указания. Итак, я отправился
На самом деле, они единодушно предложили, чтобы я остался в Индии, поскольку ситуация в Тибете стала совершенно отчаянной и опасной. Но я уже решился дать китайцам еще один шанс исполнить обещание своего правительства и сделать еще одну попытку двинуться к свободе мирным путем.
Я устал от политики. Политические разговоры занимали большую часть моего времени в Дели и заставили меня сократить паломничество. У меня возникло отвращение к ним, и я с удовольствием бы удалился от политики совсем, если бы не мои обязанности перед народом Тибета. Поэтому я был счастлив найти в Калимпонге и Гангтоке время для медитации и передачи религиозного учения народу, который собирался меня слушать.
В горах начинались снегопады, и мне пришлось ждать почти месяц, прежде чем путь в Тибет через Натху-ла открылся.
Глава девятая
Восстание
Наконец погода улучшилась, и дорога была открыта. На вершине Натху-ла я попрощался с последними из моих индийских и сиккимских друзей. Когда я пешком шел через горный перевал в Тибет, я увидел, что среди молитвенных флажков, которые тибетцы всегда ставят в высоких местах, были установлены громадные красные флаги Китая и портреты Мао Цзе-дуна. Без сомнения, этим подразумевалось приветствие, но это было печальным приветствием при входе в мою родную страну. Меня ждал китайский генерал, но, к счастью, это был генерал Цзин Жао-жень, заместитель командира дивизии, - один из китайских офицеров, которые мне действительно нравились. Он был искренним, прямым человеком, - разумеется, не единственным, я встречал и других, которые были такими же честными и симпатичными. Я совершенно уверен, что многие из них хотели бы помочь нам, но все они были обязаны подчиняться жесткой коммунистической дисциплине и почти ничего не могли сделать. Однако один из них испытывал столь сильные чувства, что в 1958 году присоединился к нашим партизанским отрядам и воевал вместе с ними девять месяцев, а сейчас он в эмиграции в Индии.
Я решил, что по дороге в Лхасу в городах, через которые мы будем проезжать, - Ятунге, Гьянцзе и Шигацзе буду говорить свободно. После обещаний, которые были даны в Дели моим братьям и мне, я хотел посмотреть, какова будет китайская реакция на небольшую порцию откровенных слов в Тибете. Поэтому в моих речах во всех этих трех местах, также и в Лхасе, я повторял то, что я всегда говорил моему народу, а также китайским и тибетским чиновникам, начиная с моего возвращения из Китая в 1955 году: - что китайцы не являются нашими правителями, а мы не являемся их подданными; что нам обещали автономное правительство и все должны стараться помочь ему по-настоящему заработать. Наша постоянная обязанность - исправлять ошибки, неважно, кем они сделаны - китайцами или тибетцами. Руководители Китая уверили меня, говорил я, что китайцы прибыли в Тибет только для того, чтобы помочь тибетцам, поэтому любой китаец, который не хочет помогать нам, нарушает указание своего центрального правительства.
Я пытался действовать согласно этой политике, стараясь, чтобы любое действие нашего правительства строго соответствовало соглашению из 17 пунктов, и всеми возможными способами стремясь к автономии. Поначалу я не заметил никакой реакции со стороны китайцев, но постепенно начал понимать, что они просто решили, что я действую под влиянием иностранцев.
Вскоре я узнал, что все время, пока я был в Индии, гнев народа против китайцев постепенно рос как в Лхасе, так и в окружающих районах. Главной причиной
Но по мере того, как настроение народа постепенно склонялось в сторону восстания, отношение китайских властей менялось самым необычным и несогласованным образом. Прямо перед моим возвращением был период, когда они были настолько любезны с моими министрами, как могут быть любезны только китайцы. В это время они провели собрание и сообщили Кашагу, что китайское правительство понимает, как народ волнуется из-за предполагаемых в Тибете реформ. Они ни в коей мере не хотят пренебрегать желаниями народа, и поэтому реформы будут задержаны на шесть лет.
Я не знаю, был ли это результат моих протестов Чжоу Энь-лаю в Дели, но, как бы то ни было, слова эти были сказаны слишком поздно, чтобы существенно повлиять на враждебность народа.
В этот же период этого лицемерного дружелюбия, однако, китайцы объявили на публичном митинге, не предупредив об этом Кашаг, что на востоке разразилось восстание против их правления и что они готовы сделать все необходимое, чтобы подавить его.
Для министров это был шок. Они знали, конечно, что кхампа воюют, но не знали, что восстание настолько серьезно, что китайцы решились публично признать его существование.
Затем вдруг, без всякой видимой причины, этот дружественный период закончился, и мы вновь попали в старую атмосферу угроз, требований и слегка прикрытых оскорблений. После моего визита в Индию я пригласил господина Неру посетить Лхасу. Я сделал это не столько потому, что хотел развлечь его здесь и высказать мою благодарность за его гостеприимство в Индии, сколько потому, что хотел, чтобы он получил собственное непосредственное впечатление о том, что происходит в Тибете. Он принял это приглашение, и китайцы поначалу не возражали. Но мне, конечно, следовало знать, что случится далее. Я должен был понимать, что они не осмелятся позволить государственному деятелю из внешнего мира увидеть, что они делают. Незадолго до того, как визит должен был состояться, они объяснили, что не могут гарантировать его безопасность в Тибете, предполагая, что тибетцы могут нанести ему вред, вместо того, чтобы приветствовать его, как спасителя, что они, конечно, сделали бы. Поэтому, к сожалению, мое приглашение должно было быть отозвано.
Так я вновь был отрезан от всяких симпатий и советов. Постепенно из сообщений беженцев начало складываться более ясное впечатление об ужасных событиях, происходивших на востоке и северо-востоке, хотя точная история происшедшего не известна и по сей день и, возможно, никогда не станет известной. Там, в районе, который был полностью под китайским правлением со времен начала вторжения, число кхампа, которые ушли в горы и начали партизанскую войну, выросло с нескольких сотен до десятков тысяч. Они уже имели крупные столкновения с китайской армией. Китайцы использовали артиллерию и авиацию. Не только против партизан, когда им удавалось их обнаружить, но также и против деревень и монастырей, которые, как они верно или неверно предполагали, симпатизировали партизанам или поддерживали их. Эти деревни и монастыри были полностью разрушены. Монахи и светские народные лидеры были подвергнуты избиениям и заключению, их убивали и даже пытали. Земли конфисковывались, священные изображения, книги и другие религиозные предметы, имевшие для нас огромное значение, были испорчены или просто украдены. На плакатах и в газетах пестрели антирелигиозные лозунги, а в школах преподавалось, что религия - просто средство эксплуатации народа, а Будда был реакционером. Несколько экземпляров этих газет, опубликованных на китайской территории, достигли Лхасы, и стали читаться среди тибетских и китайских чиновников.