Моя темная Ванесса
Шрифт:
– Айра, не стоит так переживать, – говорю я.
Он презрительно фыркает, смеется.
– Поверь, я в курсе.
– Мне не нужна твоя помощь. Ты этого не понимаешь. Никогда не понимал.
Он запрокидывает голову.
– Ну, это был последний раз. Больше и пытаться не стану.
Айра отворачивается и идет прочь, я кричу ему вслед:
– Она лжет!
Он останавливается, оглядывается.
– Я про девушку, которая написала пост. Все это вранье.
Я жду, но Айра не отвечает, не шевелится. Снова приближаются и пролетают мимо фары.
– Ты мне
Айра качает головой, но без злости. Ему меня жаль. Это еще хуже его беспокойства, хуже всего.
– Ванесса, когда до тебя наконец дойдет? – спрашивает он.
Шагая по Конгресс-стрит к холму, он вдруг бросает через плечо:
– Кстати, насчет новой квартиры. Я могу ее себе позволить, потому что у меня новые отношения. Мы вместе снимаем.
Он пятится и следит за моим лицом, но я не выдаю эмоций. Я сглатываю горящим горлом и моргаю так быстро, что Айра размывается в тень, в туман.
В полдень меня будит рингтон, который я установила на номер Стрейна. Звук проникает в мой сон – позвякивающая мелодия музыкальной шкатулки вытягивает меня из дремоты так мягко, что я отвечаю на звонок, еще не до конца проснувшись.
– Сегодня у них совещание, – говорит он. – Решают, что со мной делать.
Я смаргиваю сон; мой заторможенный ум не сразу понимает, о ком он.
– Школа?
– Я знаю, что будет, – продолжает Стрейн. – Я преподавал там тридцать лет, а они выбрасывают меня, как мусор. Поскорее бы все это закончилось.
– Ну, они чудовища.
– Я бы не стал выражаться так однозначно. У них связаны руки. Если в этой истории и есть что-то чудовищное, так это небылица, которую выдумала эта как-ее-там. Ей удалось сформулировать достаточно расплывчатое обвинение, чтобы оно казалось жутким. Какой-то проклятый фильм ужасов.
– Больше похоже на Кафку, – говорю я и слышу, как он улыбается.
– Пожалуй, ты права.
– Значит, у тебя сегодня нет уроков?
– Нет, мне запретили появляться в кампусе, пока они не примут решение. Чувствую себя преступником. – Он шумно выдыхает. – Слушай, я в Портленде. Можем увидеться?
– Ты здесь? – Я выбираюсь из постели и бегу по коридору в ванную.
У меня сводит живот, когда я вижу себя в зеркале, вижу мелкие морщинки вокруг рта и под глазами, которые, кажется, появились, как только мне исполнилось тридцать.
– Ты живешь в той же квартире? – спрашивает он.
– Нет, я переехала. Пять лет назад.
Секундная тишина.
– Подскажешь, как добраться?
Я вспоминаю о тарелках с засохшими объедками в мойке, переполненной мусорной корзине, застарелой грязи. Представляю себе, как он зайдет ко мне в спальню и увидит кучи грязного белья, ряд пустых бутылок рядом с матрасом, мой вечный бардак.
«Тебе пора образумиться, – скажет он. – Ванесса, тебе тридцать два года».
– Может, лучше встретимся в кофейне? – спрашиваю я.
Он сидит за угловым столиком, и сначала я с трудом узнаю этого грузного старика, стиснувшего в ладонях кружку. Я направляюсь к нему, срезая путь через очередь к кассе и обходя стулья, и тут он замечает меня и поднимается со своего места. И тогда сомнений не остается – эта надежная, цельная гора ростом шесть футов и четыре дюйма мне так знакома, что мое тело берет верх, заключает его в объятия и хватается за его куртку, пытаясь прижаться к нему как можно крепче. Сливаясь с ним, я чувствую то же, что и в пятнадцать лет, – запах кофе и меловой крошки. Моя голова едва доходит ему до плеча.
Когда Стрейн отпускает меня, в глазах у него стоят слезы. Он смущенно поднимает очки на лоб и вытирает щеки.
– Извини, – говорит он. – Знаю, меньше всего тебе нужно возиться с рыдающим стариком. Просто при виде тебя… – умолкнув, он вглядывается в мое лицо.
– Все нормально, – говорю я. – Ты в порядке.
Мои глаза тоже наполняются слезами.
Мы садимся друг напротив друга, как обыкновенные люди – старые знакомые, встретившиеся после долгой разлуки. Он выглядит удручающе постаревшим: весь седой, не только волосы, а даже кожа и глаза. Борода исчезла. Впервые я вижу его гладко выбритым. На ее месте брыли, на которые я без рвотных позывов смотреть не могу. Они висят, как медузы, утягивают вниз все его лицо. Это шокирующая перемена. С нашей последней встречи прошло пять лет – достаточно, чтобы его лицо разрушил возраст, но я представляю, что это случилось после поста Тейлор. Вроде мифа о людях, которые от горя седеют за одну ночь. Я холодею от внезапной мысли: это может его сломать. Может его убить.
Я качаю головой, чтобы отогнать эту мысль, и скорее самой себе, чем ему, говорю:
– Все это еще может кончиться благополучно.
– Может, – соглашается он. – Но не кончится.
– Даже если тебя вытурят, что в этом такого страшного? Это все равно что выйти на пенсию. Продашь дом, уедешь из Норумбеги. Ты не думал вернуться в Монтану?
– Не хочу, – говорит он. – Моя жизнь здесь.
– Ты мог бы попутешествовать, устроить себе настоящий отпуск.
– Отпуск! – фыркает он. – Ради бога. Что бы ни случилось дальше, мое имя опорочено, репутация испорчена.
– Со временем все образуется.
– Не образуется. – Его взгляд на миг становится таким жестким, что я не решаюсь возразить. Хотя я знаю, о чем говорю, ведь меня когда-то тоже оттуда выгнали.
– Ванесса… – Он наклоняется ко мне через стол. – Ты сказала, что несколько недель назад та девушка тебе написала. Ты точно не ответила?
Я пристально смотрю на него:
– Да, точно.
– Не знаю, продолжаешь ли ты ходить к психиатру. – Он закусывает губу, оставляя вопрос невысказанным.
Я начинаю поправлять его – она психотерапевт, а не психиатр, – но знаю, что это не важно, не в этом суть.
– Она не в курсе. Я не рассказываю ей о тебе.
– Окей, – говорит он. – Хорошо. И еще, я тут пытался найти твой старый блог…
– Его больше нет. Я удалила его много лет назад. К чему этот допрос?
– Никто, кроме этой девушки, не пытался с тобой связаться?
– Кто, например? Школа?
– Не знаю. Я просто хочу убедиться…
– Думаешь, они попытаются впутать меня?