Моя темная Ванесса

Расселл Кейт

Идут часы, я копаюсь в телефоне: захожу в свои старые аккаунты на фотохостингах и прокручиваю снимки в прошлое, из 2017-го в 2010-й, из 2007-го в 2002-й – год, когда я впервые купила цифровой фотоаппарат, год, когда мне исполнилось семнадцать. Когда нужная мне фотосессия наконец загружается, у меня перехватывает дыхание: я с косичками, в сарафане и гольфах стою на фоне березовой рощи. На одной фотографии я поднимаю подол, выставляя напоказ бледные бедра. На другой – стоя спиной к объективу, оглядываюсь через плечо. Разрешение низкое, но фотографии все равно чудесные: березы – монохромный задник для моего сине-розового платья, медных волос.

Я открываю свою последнюю переписку со Стрейном,

копирую и вставляю фотки в новое сообщение. «Кажется, эти я тебе еще не показывала. Мне здесь семнадцать».

Я знаю, что он наверняка давно лег спать, но все равно нажимаю «отправить» и смотрю, как доставляется сообщение. Я не смыкаю глаз до рассвета, листая фото своего юного лица и тела. Время от времени я проверяю, не изменился ли статус сообщения с «доставлено» на «прочитано». Есть шанс, что ночью он проснулся и в полусне взглянул на телефон, а там юная я – цифровой призрак. Не забывай ее.

Иногда мне кажется, что именно это я и делаю всякий раз, как звоню ему и пишу: пытаюсь настигнуть его, как призрак, затащить в прошлое, прошу снова рассказать мне, что произошло. Заставить меня понять это раз и навсегда. Потому что я застряла. Я не могу жить дальше.

2000

РАЗ В МЕСЯЦ ПО ПЯТНИЦАМ В СТОЛОВОЙ устраивали дискотеки. Столы выносили, свет приглушали – такое зрелище не редкость в любой старшей школе. Диски крутил нанятый диджей, посреди зала танцевала кучка людей, а застенчивые ребята, разделившись по половому признаку, жались к стенам. Приходил и кое-кто из учителей. Следя за порядком, они слонялись из стороны в сторону, держались на расстоянии и обращали на нас меньше внимания, чем друг на друга.

Эта дискотека была приурочена к Хеллоуину, так что школьники надели маскарадные костюмы, а у дверей стояли два громадных ведра конфет. Большинство не особенно заморачивались: мальчики в джинсах и белых футболках называли себя Джеймсом Дином, девочки в плиссированных мини-юбках и с хвостиками называли себя Бритни Спирс, – но некоторые изрядно потрудились и не поленились закупиться в городе. Одна девочка расхаживала по столовой в костюме дракона с шипастыми крыльями и шлейфом из сине-зеленой чешуи, а за ней хвостом ходил ее парень – провонявший краской из баллончика рыцарь в картонных доспехах. Смеющийся мальчик в деловом костюме и резиновой маске Билла Клинтона размахивал перед носом у девочек фальшивой сигарой. Я же кое-как изобразила из себя кошку: черное платье, черные колготки, нарисованные усы и картонные уши, – сборы заняли десять минут. Я пришла, только чтобы увидеть мистера Стрейна. В тот вечер он выполнял обязанности дежурного.

Обычно я на танцы не ходила. Все в них вызывало у меня отвращение: плохая музыка, позорный диджей с козлиной бородкой и мелированием, ребята, притворяющиеся, будто не глазеют на обжимающиеся парочки. Я заставляла себя терпеть, потому что прошла уже неделя. Целая неделя – с тех пор, как мистер Стрейн ко мне прикоснулся, с тех пор, как он положил ладонь мне на ногу и сказал, что видит, что мы похожи, что мы оба любим все мрачное. Что было потом? Ничего. Когда я отвечала на уроках, он опускал взгляд на стол, словно ему невыносимо было на меня смотреть. На встрече клуба писательского мастерства он собрал свои вещи и оставил нас с Джесси одних («Совещание», – объяснил он, но зачем ему на совещании куртка и портфель?), а потом, придя к нему на консультационный час, я обнаружила, что дверь заперта, а за текстурированным стеклом темно.

Так что мое терпение было на исходе; может, я даже была на грани отчаяния. Я хотела, чтобы что-нибудь произошло, а это казалось более вероятным на мероприятии вроде дискотеки, когда границы временно размываются,

а ученики и учителя жмутся друг к другу в полутемном помещении. Мне было все равно, что именно произойдет, – еще одно прикосновение, комплимент. Это было не важно, мне просто требовалось понять, чего же он хочет, что все это значит и значит ли что-либо вообще.

Поклевывая мини-плитку шоколада, я наблюдала, как пары танцуют под медляк, покачиваясь, словно бутылки на волнах. В какой-то момент по залу пробежала Дженни в атласном платье, отдаленно похожем на кимоно. Из ее стянутых в узел волос торчали палочки для суши. На секунду мне показалось, что она направляется прямо ко мне, и я застыла. Шоколад таял у меня на языке. Но потом я заметила за ее спиной Тома, который, даже не попытавшись нарядиться, надел свою обычную одежду – джинсы и футболку с Беком. Он дотронулся до ее плеча; Дженни отпрянула. Из-за слишком громкой музыки услышать мне ничего не удалось, но было очевидно, что они ругаются, и серьезно. У Дженни подрагивал подбородок, она зажмурилась. Когда Том кончиками пальцев прикоснулся к ее руке, она оттолкнула его так сильно, что он чуть не упал. Я впервые видела, как они ссорятся.

Я так засмотрелась, что только в последний момент заметила, как мистер Стрейн выскользнул за дверь. Я его чуть не упустила.

Когда я вышла на улицу, стояла кромешная, безлунная, почти ледяная ночь. Дверь с щелчком захлопнулась за моей спиной, изнутри доносились пульсирующие басы и далекий вокал. Я огляделась; мои руки покрылись мурашками, я искала его глазами, но передо мной были только тени деревьев, пустая лужайка. Я уже готова была признать поражение и вернуться в столовую, когда из-под сени высокой ели появилась фигура: это был мистер Стрейн в пуховом жилете, фланелевой рубашке и джинсах. Между пальцами он держал незажженную сигарету.

Не зная, как поступить, я не шевелилась. Я чувствовала, что он стесняется, что его застукали с сигаретой, и мое воображение взяло верх – я представила, как он тайком курит точно так же, как мой папа вечерами на озере; представила, что он хочет бросить и считает свою неспособность это сделать слабостью. Ему за это стыдно.

«Но, даже если ему стыдно, – подумала я, – он мог бы не выходить из укрытия. Мог просто дождаться, пока я уйду».

Он повертел сигарету между большим и указательным пальцами.

– Ты меня поймала.

– Я думала, вы уходите, – сказала я. – Хотела попрощаться.

Он достал из кармана зажигалку и несколько раз подбросил ее на ладони. Взгляд его не отрывался от меня. С неожиданной ясностью я подумала: «Что-то случится», и, когда я пропиталась этой уверенностью, мое сердце замедлилось, плечи опустились.

Мистер Стрейн закурил и взмахом руки позвал меня обратно под ель. Та была огромной – наверное, самой высокой в кампусе, ее нижние ветви простирались высоко над нашими головами. Поначалу было так темно, что я видела только красный уголек сигареты, которую он подносил ко рту. Но потом мои глаза привыкли, и появился он, а еще еловые лапы над головой, рыжий ковер иголок у нас под ногами.

– Не кури, – сказал мистер Стрейн. – Это мерзкая привычка. – Он выдохнул, и мою голову заполнил запах табака.

Нас разделяло примерно пять футов. Это казалось таким опасным. Странно было даже думать, что мы часто находились куда ближе друг к другу.

– Но, наверное, приятная, – ответила я. – Иначе зачем это делать?

Он рассмеялся, снова затянулся.

– Пожалуй, ты права. – Оглядывая меня, он впервые заметил мой костюм. – Ты только глянь. Маленькая киска.

От потрясения, что он произнес это слово, хоть и не в сексуальном смысле, я залилась смехом. Но он не рассмеялся. Только смотрел на меня с дымящейся сигаретой в руке.