Моя жена – ведьма
Шрифт:
— Ты пришел…
— Конечно. А ты думала, не приду?
— Угу… Видишь, сколько со мной хлопот. Зачем я тебе такая?
— Любовь зла, — улыбнулся я.
— Сейчас получишь! — тихо пообещала она, еще сильнее прижимаясь к моей груди. Анцифер, глядя на нас, утирал умиленные слезинки, а Фармазон, подпевая сам себе, нахально пританцовывал в ритме парной латиноамериканской румбы.
— Ну что ж… К моему глубокому сожалению, вынужден признать полное поражение наших слуг. Для разнообразия я не буду изображать из себя дешевого лжеца. Поверьте, мне ничего не стоит взять назад мое слово и уничтожить вас на месте, но… Это уж как-то слишком пошло, мелочно и явно ниже моего достоинства, — криво улыбнулся Велиар, даже не глядя в нашу сторону.
— Что еще? — напрягся я.
— О, сущие пустяки, Сергей Александрович… Ты ведь сам посоветовал мне снять фильм. Я хочу сделать потрясающее эпическое полотно. Тебя не предупреждали, на чем я специализируюсь? Вспомнил? Ну тогда посмотри себе под ноги, взгляни вокруг, обрати внимание на витражи и роспись стен. Я тут подумал, а почему бы мне не предложить главную роль в этом фильме твоей жене? Так сказать, в благодарность за идею. — Демон Зла закинул голову и гулко расхохотался. — Вы свободны! Идите… если успеете. Съемки начнутся через… пардон, тысяча извинений — они уже начались.
То, что было потом, с трудом поддается описанию. Рисунки и витражи ожили! Они приняли нужный размер, обрели плоть, кровь и страсть. В мгновение ока весь зал оказался набитым разнообразно совокупляющимися парами. Вся эта голая толпа стонала, визжала и двигалась как одно единое, страшное в своей омерзительности существо. Наташу оторвало от меня. Она, крича, вырывалась из чьих-то похотливых рук, и я рвался к ней, бешено работая кулаками. На какое-то мгновение мне удалось поймать ее руку. Над ужасающим развратом обезумевших людей и животных гордо пророкотал грозный голос Велиара:
— Тебе не спасти ее, поэт. Она — ведьма и никогда не станет святой!
— Граждане. Предъявите билеты! Таможенная служба, паспортный контроль, — громко раздалось у самого моего уха, и суровый Фармазон, бодаясь, растолкал окружавших нас извращенцев. Белый ангел неожиданно легко обнял сияющими крыльями нас с женой, и все стихло. Краем глаза я видел дикую оргию, не прекращающуюся ни на мгновение, но мы были словно отделены звуконепроницаемой стеной неизреченной Божьей благодати.
— Сереженька, сделайте что-нибудь… Я не смогу держать такую защиту слишком долго.
— Ага, Серега, не тяни! Я, конечно, еще с часок пободаюсь, но потом… Тут такие телки! Меня же просто изнасилуют!
— Сережа, — прошептала Наташа, — прости меня…
— О чем ты, любимая?
— Ни о чем… так получилось… это все из-за меня.
— Я люблю тебя.
— Я знаю. Все равно — прости… Я тоже безумно тебя люблю. Но… если они со мной… что-нибудь сделают, я не смогу жить. Я не захочу такой жить! Он прав. Я — ведьма… ты не сделаешь меня святой.
Я прикрыл глаза. Строки рождались мгновенно, рифмы слагались без малейших усилий, слова вплетались в общий ритм, как чеканный узор на металле. Я чувствовал это высшее состояние блаженства и боли, когда через поэта проходит светлая и чистая энергия неба. Нужно лишь открыть ей сердце и дать возможность вылиться в мир настоящими стихами.
Храм мой… Тело твое белое, Вольно трактуя строку Писания — Господи, что я с собою делаю В явном соблазне непонимания. Читаю ладони твои, как Библию, Вглядываясь в каждую черточку пристально, Иду Израилем, прохожу Ливию, Возвращаюсь в Россию жадно, мысленно… Лбом запыленным коснусь коленей, Так, припадая к порогу церковному, Раненый воин, бредущий из плена, Спешит к высокому и безусловному Слову. Наполненные смирением, Рвутся цветы из-под снежной скатерти, Или осенних лесов горение Огненной лавой стекает к паперти. Плечи твои… Не на них ли держится Весь этот свод, изукрашенный фресками? Не Богоматерь, не Самодержица, Не Баба степная с чертами резкими… Не нахожу для тебя сравнения. Сладко притронуться как к святыне… В каждой молитве — благодарение Древневозвышенной латыни! Дай мне войти, позабыв уклончивость Пришлых законов. Взгляни на шрамы. Время любого бессилия кончилось. Нужно держаться легко и прямо. Храм мой, прими меня сирого, серого… Не с плюсом, минусом — со знаком равенства. Губ твоих горних коснуться с верою И причаститься Святыми Таинствами…Потом не было ничего. Наташа по-прежнему прижималась к моей груди, и я чувствовал, как по ее щекам катятся слезы. На душе было удивительно легко и спокойно. Тихий голос Анцифера заставил меня открыть глаза:
— Сергей Александрович, не возражаете, если я приготовлю вам обоим кофе?
Мы находились… у нас на кухне. Чайник только-только начал насвистывать. Неужели я забыл его выключить?
— Сережка, я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю.
— А где ты был тогда так долго? — Наташа подняла на меня мокрые ресницы. — Я тут все переделала, жду тебя, жду, даже соскучиться успела.
У меня начал ум заходить за разум. Подоспевший Анцифер успокаивающе похлопал по плечу и объяснил:
— Ей лучше ничего не помнить. Человеческая психика не рассчитана на подобные стрессы в таких количествах за столь короткий промежуток времени. Да и вы сами вспомните, разве что-нибудь было?!
Я только улыбнулся в ответ. Потом сунул руку в карман пиджака и достал Наташин талисман. Супруга восторженно чмокнула меня в нос:
— Где ты его нашел?!
— У нас дома. Наверное… Сыч его как-то потерял. Теперь он вряд ли будет нас беспокоить.
— Пусть только появится — я сама ему такое устрою! — Она надела цепь с крестом на шею и удовлетворенно повернулась к зеркалу. — Мне идет?
— Естественно! О! Звонят в дверь. Это, наверное, сэр Мэлори и…
— Фрейя! Где ты, маленькая девочка?! — Наташа вприпрыжку бросилась в прихожую. Через минуту оттуда донесся смех, счастливые взвизги и звуки поцелуев. Я безвольно опустился на табурет, откинулся назад, прислонясь спиной к прохладной стене.
— Сергей Александрович, может… рюмочку? — заботливо предложил ангел.
— Нет, спасибо… Анцифер, скажите честно — это все?
— Кто знает… Мы лишь песчинки во Вселенной, на все воля Божья. Старого Сыча больше нет, вы ведь видели его шкуру? От Велиара мы ушли… Как вам только взбрели в голову подобные строки? Вы отняли у него жертву буквально изо рта. Не уверен, что ваша жена после таких стихов плавно вошла в ранг святых, но сам факт того, что вы относитесь к женщине как к святому храму… Боюсь даже решать, чего здесь больше — богохульства или всепоглощающей любви. А любовь, как известно, оправдывает все… Это злобе, мести, ненависти и предательству нет оправдания. Нужно ли так любить женщину? Не мне судить… Вы — поэт, у вас другие законы, вас будут судить по иным меркам. Так не желаете? А вот я, пожалуй, выпью…