Моя жизнь и прекрасная игра
Шрифт:
Однажды я сидел с ребятами из нашей компании под деревом довольно далеко от дома. Кто-то предложил мне покурить. Это была не настоящая сигарета, а так называемая "хихи" — абсолютно безвкусный бразильский фрукт, который мальчишки закручивают в бумагу и курят. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что ни доны Селесте, ни доны Амброзины поблизости нет, я лихо закурил. Завязался оживленный разговор — сейчас уж и не помню о чем, скорее всего о девчонках, а может, о футболе — в результате я совсем потерял бдительность. Подняв глаза, я увидел проходившего мимо отца. Он помахал нам рукой и, не сказав ни слова, пошел дальше.
Я вскочил, как ошпаренный, и втоптал окурок в землю. В тот момент лицо у меня, наверное, перекосилось от страха.
"Ну и будет же мне теперь!"
Один из мальчишек насмешливо заметил:
"Ничего тебе не будет! Он ведь не видел, как ты курил".
"Если бы он увидел, — сказал другой, — тебе бы не поздоровилось. Он прямо за уши притащил бы тебя домой!"
Эти доводы показались мне логичными, и я решил, что все обойдется. Но как только я пришел домой, мне стало ясно, что серьезного разговора не избежать. Дондиньо подозвал меня к себе. Голос его был абсолютно спокоен — наверное, хочет поговорить со мной о последнем матче.
"Я видел, как ты курил".
Я молчал. Мне и впрямь нечего было возразить. Я так и стоял перед ним, пытаясь смотреть куда угодно, только не ему в глаза. Дондиньо терпеливо ждал.
"Так что ж? Может, я ошибаюсь?"
"Да не-е-т".
"И давно ты куришь?"
В его голосе опять не было ни одной повышенной нотки. Точно так же он мог бы поинтересоваться, давно ли я работаю чистильщиком обуви или давно ли хожу в школу. А может, это затишье перед бурей?
"Я… только несколько раз. Несколько дней".
"Ну и тебе нравится этот запах? Расскажи мне. Ведь я-то сам не знаю, потому что никогда в жизни не курил".
Я так и не признался ему, что никогда не брал в рот настоящей сигареты, что пробовал лишь "хихи". Просто я считал, что для него это не имеет никакого значения.
"Не знаю. Думаю, не очень".
Откровенно говоря, я ожидал получить оплеуху, но случилось обратное. Дондиньо мягко притянул меня к себе, обнял за плечи и проникновенно заговорил:
"У тебя талант, Дико, со временем ты сможешь стать классным футболистом. Но из тебя ничего не получится, если ты будешь курить и пить. Тебя не хватит, чтобы играть в полную силу все девяносто минут. Поэтому ты должен сделать выбор".
Потом Дондиньо сунул руку в карман и достал бумажник, потертый и тощий. Он вытащил несколько смятых банкнот.
"Если же тебе, несмотря ни на что, захочется курить, лучше покупай сигареты на свои деньги. Мерзкая привычка — занимать у других. Сколько тебе надо на сигареты?"
Я готов был сквозь землю провалиться от стыда. То, что за сигареты я не платил, не имело значения. Я видел, как мой отец каждую неделю выходил, прихрамывая, на футбольное поле с распухшим от травмы коленом. Я видел, как он безропотно мыл горшки и мел полы в больнице, чтобы прокормить семью.
Дондиньо задержал на мне свой спокойный взгляд.
"Помни о своем добром имени и престиже нашей семьи, старайся впредь ни у кого не занимать, а если тебе понадобятся деньги на сигареты, обратись ко мне, я дам".
Он действительно никогда не скупился.
Я не раз вспоминал этот разговор. Могу с определенностью сказать, если бы тогда я получил от Дондиньо серьезный нагоняй, то наверняка взбунтовался бы и остался на всю жизнь заядлым курильщиком. Правда, обожая футбол и твердо зная, что курение действительно может иметь пагубные последствия для профессионального спортсмена, я, наверное, так и не пристрастился бы к нему. С тех пор я ни разу не прикоснулся к сигарете.
Я никогда не брал в рот ни капельки алкоголя — следствие мучительного, но весьма поучительного опыта.
Один из наших соседей, итальянец, занимался виноделием. Разлив вино в бутылки, он закапывал их, чтобы напиток набирал возраст и крепость. Как-то его сын Антонио, парень из нашей компании, проговорился, что отец никогда не считает бутылки. Значит, не заметит пропажи? Идея продегустировать вино показалась заманчивой. Я видел на вокзале людей, которые пили крепкие ликеры и закусывали в баре. Мне всегда хотелось знать, что они при этом ощущают. Теперь представился случай во всем разобраться самому. Я просто не задумывался о том, что, в сущности, это кража. Ведь винные запасы принадлежали отцу нашего товарища, а следовательно, и его сыну.
Дождавшись, когда итальянец уйдет на работу, мы с Антонио вышли на задний двор и извлекли из земли одну из бутылок. Затем тщательно заровняли разрытое место, дабы не осталось следов от налета, и отправились на поле в конце улицы, чтобы спокойно распробовать трофей. Устроились в траве в дальнем углу поля. Отряхнув грязь с бутылки, с трудом раскупорили ее. Это было игристое красное вино приятного цвета. Полюбовавшись им, мы стали по очереди дегустировать. Мне оно показалось горьковатым. Но мой приятель пил с таким удовольствием, что мне стало стыдно за себя и за свой жалкий опыт в этой области.
Я осушил с полбутылки. Вино ударило в голову: выступил холодный пот, все вокруг закружилось и завертелось. Я испугался, что могу умереть. Мне было очень плохо. К моему удивлению, на приятеля вино нисколько не подействовало: в их семье его постоянно пили все, включая детей. Он смотрел на меня с презрением, наверное, потому, что по моей милости бездарно пропало полбутылки доброго вина.,
Домой я пришел после Дондиньо. От меня разило как из бочки. Я хотел проскользнуть в свою комнату, лечь там на пол и молить бога, чтобы он облегчил мои страдания. Но Дондиньо схватил меня за руку.
"Где ты был?"
"Мне плохо…"
"Ты пил вино! Ты пьян!"
"Я плохо себя чувствую".
Я рассказал ему все начистоту. Я просто не мог ему лгать.
Отец задал мне крепкую взбучку. Однако не эта взбучка заставила меня в тот памятный день навсегда отказаться от спиртного. На меня подействовало пережитое мною состояние головокружения, тошноты, а также утраты самообладания. Став уже взрослым и много поездив по свету, я долго не мог видеть, как кто-нибудь наливает себе в бокал вино — каждый раз чувствовал дурноту.