Моя жизнь среди индейцев

Шульц Джеймс Уиллард

— Значит, все-таки она обо мне думает. — Я не понимал в чем дело. Мне всегда казалось, что я ее не понимаю. Но если она уехала по этой причине, то… я тоже поеду и встречу ее на пристани в Сент-Луисе.

И он так и сделал, выехав на следующий день дилижансом на железную дорогу Юнион-Пасифик через Хелину и Коринн. При расставании я сказал ему:

— Не сомневайтесь ни на минуту — ваша девочка вас любит, Я знаю это.

Дни проходили однообразно. Ягода был не в духе и беспокойно слонялся по дому; я тоже стал нервничать и тоже был не в духе. Мы не знали, куда себя девать.

— Мой отец всегда говаривал, — сказал мне однажды Ягода, — что тот, кто всю жизнь занимается пушной торговлей — дурак. Бывает зима, когда можно схватить куш, но на следующий сезон его непременно потеряешь. Отец был прав. Давай бросим это дело, купим на то, что у нас осталось, скота и займемся его разведением.

— Ладно, — согласился я. — Договорились. Я готов на все.

— Мы распашем немного земли, — продолжал он, — посадим картошку, посеем овес и будем выращивать всякие овощи. Я тебе говорю, будем жить превосходно.

Обоз Ягоды

на бычьих упряжках только что вернулся в форт из рейса в Хелину. Мы погрузили пиленый лес, двери и окна, мебель, много провизии, инструмент, наняли двух хороших плотников и отправили обоз, а сами поехали с женщинами вперед в фургоне, запряженном четверкой лошадей. Мы избрали себе место на Бек-Фет-Крике, недалеко от подножия Скалистых гор, меньше чем в ста милях от Форт-Бентона. Там мы выбрали площадку для построек, и Ягода, заставив меня наблюдать за их возведением, уехал закупать скот. Для того, чтобы доставить с горы сосновые бревна на сооружение дома из шести комнат, конюшни и загона для скота, понадобилось не много времени. К тому дню, когда Ягода вернулся, привезя с собой около четырехсот голов скота, я уже все подготовил к зиме, даже запас сена для упряжки и нескольких верховых лошадей.

В эту зиму пикуни кочевали вразброд. Часть из них была на реке Марайас, часть на Титоне, а иногда группа в составе нескольких палаток приходила и останавливалась на несколько недель невдалеке от нас. Бизонов было довольно много, а в предгорьях мы охотились на всякую дичь. Сначала пришлось много возиться со стадом, но через несколько недель скот облюбовал себе пастбища, и после приходилось не так много разъезжать верхом, чтобы держать его в одном месте. Не могу сказать, чтобы я много разъезжал, но Ягоде это нравилось. У нас работало несколько человек, а я ездил охотиться вместе с Нэтаки, травил волков, ловил форель в глубоких ямах на речке или просто сидел с женщинами, слушая рассказы Женщины Кроу и матери Ягоды о старине.

В комнате, которую занимали Нэтаки и я, стояли грубая печка с плитой и сложенный на глине камин; такие печи мы поставили и во всех остальных комнатах, кроме кухни, где положили большую хорошую кухонную печь. Раньше за исключением того периода, когда мы жили в Форт-Бентоне, женщины для приготовления пищи всегда пользовались камином и до сих пор они жарили в нем мясо и пекли бобы в переносном ящике — духовке. Кроме кровати и двух-трех стульев, в нашей комнате стоял еще дешевый лакированный стол, которым Нэтаки очень гордилась. Она постоянно мыла его и стирала с него пыль, хотя стол в таком уходе совсем не нуждался, и укладывала и перекладывала содержимое его ящиков. На окне у нас висели занавески, подвязанные синими лентами; в комнате стоял еще накрытый ярким одеялом стол, который я сколотил из ящика. С одной стороны камина стояло ложе, покрытое бизоньими шкурами, с плетеными ивовыми спинками по концам. Из-за этого ложа у нас возник спор. Когда я объяснил, какое ложе хочу сделать, Нэтаки стала возражать.

— Ты меня огорчаешь, — жаловалась она. — Вот мы построили дом, обставили его красивыми вещами, — она указала на письменный стол, кровать и занавески,

— и живем как белые, стараемся быть белыми, а ты захотел испортить все это устройством индейского ложа!

Но я настоял на своем.

Однажды вечером мы посетили лагерь, состоявший примерно из тридцати палаток. Главой здесь был Старый Спящий. Он владел магической трубкой и разными другими священными предметами. Старый Спящий занимался также лечением больных, причем важную роль у него наряду с отварами трав, применявшихся наружно или внутренне, играла еще и шкура горного льва note 47 , а также молитвы, обращенные ко льву. Когда я вошел в палатку Старого Спящего. он приветствовал меня и усадил на место налево от себя. Нэтаки уселась около входа с женщинами. Над головой старика висела его магическая трубка, закутанная в шкуры и крепко привязанная к шестам палатки. На правом конце ложа лежала разостланная по спинке шкура священной пумы. Перед стариком на большой лепешке бизоньего навоза покоилась обычная трубка из черного камня. Уже давно, как мне рассказывали, он получил во сне приказание никогда не класть прямо на землю трубку, которую курит, и с той поры соблюдает этот запрет. Как и в палатках других знахарей, никому здесь не разрешалось обходить полностью вокруг очага, оказываясь таким образом между огнем и лекарствами; никто не смел также выносить из палатки огонь, так как это могло бы нарушить силу магических средств хозяина.

Note47

пумы

Старый Спящий смешал табак и травку-швару, мелко изрубил смесь, набил и передал мне трубку, чтобы я раскурил ее: мы стали затягиваться из нее поочередно. Когда я принимал от него трубку, я брал ее одной рукой, когда передавал ему, он схватывал чубук обеими руками, ладонями вниз, растопыривая согнутые пальцы, набрасывался на нее, подражая повадкам медведя. Так поступают все знахари — владельцы магических трубок: это знак их ордена. Мы немного поговорили о погоде, о дичи, о местах, где живет племя. Женщины поставили перед нами еду, и я поел, как полагалось. Я пришел к старику в палатку, чтобы узнать кое-что и начал понемногу подбираться к интересовавшей меня теме. Я сказал ему, что в разное время в различных местах убивал пум. Вижу у тебя тут шкура пумы, закончил я. Это ты убил ее, или это подарок?

«Солнце было ко мне благосклонно, — ответил он. — Я убил эту пуму. Все, что случилось, очень ик-ут-о-вап-и „очень мало солнца“, — переведем это, — в высшей степени сверхъестественно.

Я был уже взрослым и сильным мужчиной. Я имел собственный дом, трех жен, которых ты здесь видишь.

Все мне удавалось. Я жил счастливо. И вдруг все это изменилось. Если я отправлялся на войну, меня ранили. Если я захватывал лошадей, то терял их снова: или они издыхали, или их крали, или они калечились. Хотя я усердно охотился, мне почему-то часто не удавалось вернуться домой с мясом. А потом пришло самое худшее — болезнь. Какой-то злой дух вселился в меня и временами схватывал за сердце так, что я испытывал ужасную боль. Он хватал меня, где бы я ни находился, что бы ни делал, и боль бывала так сильна, что у меня кружилась голова, я шатался, а иногда просто падал и на короткое время умирал note 48 . Я лечился, просил знахарей молиться за меня, давал лошадей то одному, то другому. Мне не становилось лучше, и я совсем обеднел. Наконец у нас осталось так мало лошадей, что их хватало только для перевозки имущества при кочевках лагеря. Отряды больше не брали меня с собой в военные походы; боялись, что я умру у них на руках или как-нибудь навлеку на них несчастье. Мне рассказали об одном человеке из племени гро-вантров, который страдал тем же недугом. Он купил магическую трубку, обладавшую большой силой, и при ее помощи поправился. Мне говорили, что он согласен продать трубку, но я не мог ее купить. У меня не оставалось пятнадцати или двадцати лошадей, чтобы заплатить за нее, я не мог дать даже одной. Я предпочитал умереть, чем допустить, чтобы мои женщины совершали переходы пешком. У меня не было родственников, которые бы мне помогли, не было таких родственников и у моих женщин. Да, я жил чень бедно. Все-таки я как-то сохранял бодрость, пытаясь всячески поправиться и добывать на жизнь для себя и семьи, наконец мои припадки, когда я на время умирал, стали так часты, что я перестал ездить на охоту и вообще куда-бы то ни было, иначе как в сопровождении одной из жен. Они не позволяли мне уезжать одному.

Note48

падал в обморок

Вот эта жена, последняя, отправилась однажды со мной на охоту. Мы в то время стояли лагерем на Пи-ис-тум-ис-и-сак-та (Дип-Крик) далеко вверх по реке, у ее истоков. Мы пошли пешком в сосны на горах Белт в поисках любого мяса. Лагерь стоял в этом месте уже более месяца, и все животные ушли к дальним предгорьям и повыше в горы. Мы долго шли, пока обнаружили много свежих следов. Наконец высоко на склоне горы я увидел маленькое стадо вапити, переходившее через полянку; оно скрылось в окружающем лесу. Ветер дул с подходящей стороны, и я пошел за ними; жена моя шла по пятам. Вапити спустились в глубокую лощину, пересекли речку на дне ее и поднялись по противоположной стороне. Но когда мы подошли к речке, то остановились потому что на тропе поверх следов копыт вапити виднелись свежие следы медведя и очень крупного. Он тоже вышел охотиться и опередил меня, идя по следам вапити. Я оставил их медведю и повернул назад. Я не хотел встречаться с ним там, среди густых сосен. Мы снова выбрались на полянку и вошли в лес в другом направлении, чтобы подняться к вершине горы. Мы снова обнаружили свежие следы вапити и очень осторожно, шаг за шагом, стали продвигаться по следам, всюду высматривая этих животных. Наконец мы подошли к подножию высокой скалы. Под ней лежали осыпавшиеся камни, росли кусты, низенькие сосны. Впереди нас прямо на солнце, подвернув морду к боку, лежал вапити, двухгодовалый самец; он крепко спал. Я взял с собой только лук и стрелы. Чтобы стрелять наверняка, нужно было подобраться близко, выше или ниже его, потому что животное лежало вдоль выступа скалы, и я приблизился к нему сзади. Стрелять в круп бесполезно. Я должен был пронзить стрелой его спину сверху или же стрелять ему в бок снизу вверх. Я решил пройти вдоль подножия скалы и стрелять вниз. Никогда я не шагал более осторожно и более медленно, чем в этот раз. Мне нужно было убить этого вапити, потому что мы сидели без мяса и уже несколько дней жили тем, что нам давали более удачливые охотники. Жена моя остановилась и села, чтобы я мог легче приблизиться. Я оглянулся и увидел, что она смотрит на меня, на вапити, делая мне знаки, чтобы я был осторожен. Я стал шагать еще осторожнее, если только это было возможно, и наконец занял удобную позицию для выстрела. Я согнул лук и отпустил тетиву. Я видел. как стрела вонзилась в вапити, видел, как он пытался встать. видел, как кровь хлынула у него из ноздрей, и тут мое сердце схватила боль! Я зашатался и умер.

Я долгое время пролежал мертвым, потому что когда я ожил, солнце уже село и последние оставшиеся еще краски побледнели. Я лежал в углублении, вроде пещеры, куда моя жена перенесла меня, Я чувствовал себя слишком слабым, чтобы встать. Она принесла много сучьев и развела небольшой костер у входа в пещеру. Потом она принесла воды в куске шкуры вапити и мяса. Я напился, и она накормила меня: дала мне жареной печенки, мозговую кость, почку, но я не был голоден и смог проглотить только несколько кусочков. Она тоже не могла есть, нам было очень грустно. Оба мы поняли, что на этот раз я чуть не умер на самом деле. Она подошла ко мне, легла рядом и стала гладить мой лоб, уговаривая не падать духом; через некоторое время я уснул. Тогда моя тень отошла от измученного тела. Я был свободен, легок, как пузырек на воде. Я чувствовал, что могу отправиться куда захочу и в состоянии понять все. И вот, как будто меня кто-то вел или показывал дорогу, я вышел к красивой новой большой палатке, стоявшей одиноко на краю рощи, в глубокой, широкой долине, по которой текла прекрасная река. Не колеблясь, без всякого смущения я поднял входной полог и вошел в палатку. Хозяин ее, старый-старый человек, приветствовал меня, усадил рядом с собой и велел своей жене приготовить поесть. Мы курили, и он задавал вопросы. Я рассказал ему все, всю свою жизнь и как я сейчас страдаю. «Так, — повторял он все время, — „так“, „так“, „знаю“, „понимаю“.