Моя жизнь. Южный полюс
Шрифт:
Все радиограммы и телеграммы, отправляемые непосредственно экспедицией на американский материк, будут адресованы на ваше имя, и вы обязуетесь немедленно пересылать их самым кратким путем нижеподписавшемуся аэроклубу. Расходы по отправке оплачиваются последним.
За получение вами монополии и всех материалов на вышеприведенных условиях вы уплачиваете сумму в пятьдесят пять тысяч долларов (55 000), из коих девятнадцать тысяч долларов (19 000) в случае вашего согласия на это предложение и при подписании настоящего договора Руалем Амундсеном и Линкольном Элсвортом, восемнадцать тысяч долларов (18 000) при получении вами достоверного известия, что дирижабль достиг Шпицбергена (Норвегия), и остальные восемнадцать тысяч долларов (18 000) по завершении экспедиции при
Ваше согласие на вышеуказанные условия, подтвержденное вашей подписью и скрепленное подписями Руаля Амундсена и Линкольна Элсворта, составит окончательный договор между нами.
В марте 1926 года мы с Элсвортом приехали в Осло, а оттуда отправились в Рим для ознакомления с положением дел. В Берлине у нас была пересадка, и случилось так, что нам осталось всего тринадцать минут до отхода римского экспресса. Когда мы выходили из поезда, в котором приехали, мне в руку сунули телеграмму. Она была подписана секретарем Томмессена, который просил меня позвонить по телефону в Осло, так как Нобиле только что сообщил аэроклубу, что итальянское правительство отказывается сдавать нам дирижабль, пока не будет уплачено 15 000 долларов страховки. Не могу понять, как аэроклуб мог сообразить, что я в течение тринадцати минут могу разрешить такой неожиданный вопрос да еще добиться телефонного переговора из Берлина в Осло до отхода римского экспресса. Я, конечно, отложил это дело до моего приезда в Рим.
Приехав в Рим, мы сразу устроили совещание с Томмессеном, который прибыл в Рим еще раньше нас. Мы очень скоро убедились, что Томмессен совсем потерял голову. Все решительно требования итальянцев он исполнял более чем усердно. Мне так и не удалось установить, потерял ли он самообладание от лести итальянцев, или же перспективы получения итальянского ордена, которым его потом и наградили, спутала все его понятия о происходившем, – во всяком случае выяснилось, что он считался только с желаниями итальянцев, мало думая об интересах Норвегии, а также об интересах Элсворта и моих, представителем которых он являлся.
Томмессен прежде всего сделал Элсворту и мне новое предложение от имени Нобиле. Оно состояло в прибавлении имени Нобиле к названию экспедиции, чтобы она впредь называлась экспедицией Амундсена – Элсворта – Нобиле. Мы нашли такое предложение необоснованным и сразу же отклонили его. Однако Томмессен настаивал на нем с большой энергией. Он толковал нам, что национальный патриотизм итальянцев сейчас переживает огромный подъем и он сильно опасается, что если мы не пойдем на эту уступку, то итальянцы найдут предлог помешать нам получить дирижабль.
Далее он уверял меня, что добавление имени Нобиле является простой любезностью по отношению к Италии и об этом никогда не узнают за ее пределами. Всему миру уже известно наше предприятие под именем экспедиции Амундсена – Элсворта. Никто даже и не упомянет имени Нобиле, как только нам удастся вывезти «N 1» из Италии, и никто от этого не пострадает. Но пока мы еще не вступили во владение дирижаблем, нам следовало уступить этому итальянскому чувству национальной гордости. После таких доводов мы согласились добавить имя Нобиле. Но мы не согласились и никогда бы не могли согласиться, чтобы он принимал участие в руководстве
Следующим вопросом, выдвинутым Томмессеном, было требование денег на страхование дирижабля. Мы должны были признать, что требование это справедливо. «N 1» собирался лететь из Рима в Свальбард, и на время этого полета его, безусловно, следовало застраховать. Мы даже не стали спорить о том, что 15 000 долларов, упомянутые в телеграмме секретаря Томмессена, превратились здесь, в Риме, в 20 000 долларов. Элсворт согласился телеграфировать в Америку о переводе денег, которые должны были считаться ссудой норвежскому аэроклубу. Здесь я мимоходом замечу, что клуб являлся не только представителем наших финансовых интересов, но и сам получал небольшой процент с возможной прибыли от экспедиции. Наконец, Томмессен выдвинул свое последнее предложение.
Он спросил, не желаем ли мы с Элсвортом нанести визит Нобиле. При таком несуразном предложении я потерял терпение и с величайшим раздражением спросил Томмессена, не рехнулся ли он окончательно. Элсворт и я являлись начальниками экспедиции, а Нобиле был нанят в качестве капитана дирижабля, купленного на деньги Элсворта и мои. Если мы, считаясь с национальной гордостью, и прибавляли временно имя Нобиле к нашим именам, то во всяком случае я вовсе не желал давать повода к недоразумениям относительно истинного положения Нобиле, а равным образом ставить себя в смешное положение, делая первым официальный визит своему оплачиваемому подчиненному. Мое возражение сразу прекратило все споры. Нобиле впоследствии сам сделал нам визит.
Тем временем я приступил к переговорам с норвежцами, избранными мною в участники экспедиции. Они уже в течение некоторого времени находились в Италии, чтобы участвовать в пробных полетах «N 1», которые должны были состояться ранее передачи дирижабля. Тут я услыхал много такого, от чего мое раздражение еще увеличилось. Натянутость отношений между норвежским экипажем с одной стороны, и Томмессеном, Сверре и Брюном с другой, была такова, что грозила полным разрывом. Скоро обнаружились еще большие неприятности. Уже при первом посещении Нобиле начал предъявлять ко мне всякие бессмысленные требования. Прежде всего он желал, чтобы норвежцы, так же как и итальянская часть экипажа, подписали обещание о повиновении Нобиле.
Я с негодованием отверг это наглое предложение, весьма резко и откровенно заявив Нобиле, что он не что иное, как наемный капитан, состоящий у нас на службе. Чтобы помочь ориентироваться несведущему в морском деле читателю, я хочу объяснить разницу между капитаном судна и начальником экспедиции. Эта разница совершенно одинакова как для обыкновенного корабля, так и для корабля воздушного. Капитану, конечно, принадлежит безусловное командование во всем, что касается управления кораблем. Экипаж не может слушаться приказаний двух разных лиц. Поэтому все распоряжения относительно маневрирования корабля должны исходить от капитана. Он один всецело отвечает за каждый маневр, пока корабль находится в плавании. Штурмана машинисты, матросы экипажа должны повиноваться единой воле и единому желанию.
Но все это относится только к маневрированию. Начальник же экспедиции решает, куда должен идти корабль. Он определяет цель, а капитан приводит в исполнение приказания начальника, направляя корабль в данное место. Эту ясную разницу между капитаном «N 1» и начальником полярной экспедиции, где первым являлся Нобиле, а вторым Элсворт и я, Нобиле не мог и не желал понять. Его претензии являлись попытками завладеть нашим положением начальников экспедиции. Мы же в ответ отклоняли эти требования единогласно, подчеркнуто и категорически.