Моя жизнь. Южный полюс

Амундсен Руаль Энгельберт Гравнинг

Из книг моего брата выяснилось, что я должен ему около 100 000 крон. Не сомневаюсь, что брат в нормальных условиях, имея ко мне доверие, отсрочил бы мне этот долг, пока доходы от моих докладов и книг не дали бы мне возможности покрыть его. Но внезапное обнаружение других долгов, которые Хаммер наделал от моего имени тут и там и повсюду, возбудило в моем брате опасение, что его претензии потонут в общем банкротстве. Вместо того чтобы всеми силами помочь мне выдержать натиск кредиторов и этим дать мне возможность удовлетворить их, он пустился на отчаянный ход в надежде покрыть свою претензию раньше остальных кредиторов.

Единственным моим активом был принадлежавший мне дом в Буннефиорде, и вот мой брат заявил, что

он примет меры к продаже дома для покрытия своих претензий. Это предательство причинило мне бесконечную боль, но я был также и возмущен его жадностью. Я немедленно обратился к юристу, который заверил меня, что план моего брата продать дом будет преследоваться судом в качестве преступной попытки обмануть остальных кредиторов. Это значительно облегчило мое положение. Тогда я потребовал осмотра книг, но брат отказал мне.

Так как на меня наседали со своими требованиями остальные кредиторы, мне было безусловно необходимо установить в точности размеры моих долгов, чтобы выработать план их выплаты. Для этой цели мне было, конечно, весьма важно получить книги от моего брата. У меня оставалось только два выхода: или получить постановление суда об истребовании книг от моего брата на предмет просмотра их, или объявить себя несостоятельным и просить о назначении конкурса. В последнем случае суд вытребовал бы книги для собственного осведомления, и брату пришлось бы их предъявить. Перспектива официального конкурса наполняла меня невыразимым стыдом, но так как я не видел другого выхода, то пришлось решиться на это.

Итак, книги моего брата были просмотрены согласно постановлению суда и все прочие долги приняты ко взысканию с конкурсной массы.

Брат подал на меня в суд, но, разумеется, проиграл дело. Тогда он пытался испробовать самое низкое средство – клевету. К счастью, его собственному адвокату удалось вовремя помешать ему. Я часто впоследствии раздумывал о причинах, изменивших до такой степени характер этого человека. Ребенком он был самый милый и послушный из нас, братьев. Он был «ягненочком» нашей семьи. Что же здесь играло роль? Наследственность? Не может быть. Мать и отец были лучшими и честнейшими на свете людьми.

После всего этого я очутился без единого гроша, и только благодаря милости суда у меня сохранилась крыша над головой. Но это было моей последней заботой. Мои соотечественники, которым я не раз доставлял новую славу моими открытиями, всегда радовались возможности меня чествовать. Теперь же, когда я, по собственному неведению, очутился в унизительном положении, все норвежцы, как один человек, накинулись на меня с непостижимой яростью. Люди, поклонявшиеся и льстившие мне, распространяли теперь обо мне самые скандальные слухи. Норвежская пресса обрушилась на меня. Открытий Северо-Западного прохода и Южного полюса они у меня не могли отнять, и с моей стороны было бы ложной скромностью назвать их иначе, нежели славными подвигами.

Но теперь, когда я был беспомощен и в тяжелом положении, те же уста, которые называли меня гордостью Норвегии, не постеснялись повторять шитую белыми нитками ложь и злорадно старались загрязнить мою честь и посрамить мое имя. Некоторые даже утверждали, что объявленный мною конкурс был результатом уговора с братом, чтобы обмануть моих кредиторов. Еще более злобные умы изобрели историю, будто две эскимосские девочки, привезенные мною в Норвегию, являются моими незаконными детьми, отцами которых я обманным образом выставил Какота и австралийского торговца, – такая нелепая клевета, от которой бы всякий рассмеялся, если бы мои злоключения не сделали даже самых уравновешенных людей восприимчивыми к любому измышлению фантазии. Ведь каждый мог высчитать, что в годы до и после рождения этих девочек я находился далеко от их родины.

Одним словом, невозможно выразить на человеческом языке всю горесть моего тогдашнего положения – всего каких-нибудь три года

тому назад. После тридцати лет целеустремленных трудов, после жизни, прожитой в самых строгих понятиях о чести, я подвергся – только из-за того, что доверился аферисту, – самому унизительному для человека позору, когда его имя треплют в грязи самого гнусного скандала и самых грязных подозрений. Без сомнения, я совершил тяжкий проступок, так слепо доверив свои дела чужим людям, хотя до сих пор не понимаю, каким образом я мог бы устроиться иначе. За этот проступок я заслужил наказание в виде назначенного конкурсного управления моими делами, но уж наверное не заслужил издевательств и неблагодарности от моих соотечественников. Я питаю глубокое презрение к людям, которые воспользовались моим несчастьем, чтобы посредством клеветы добивать человека, чье величайшее преступление в их глазах состояло в том, что он достиг большего, чем они сами, и которые своими сплетнями злорадно надеялись свалить человека с достигнутого им пьедестала.

Я благодарю судьбу, давшую мне возможность совершить с тех пор новые открытия, подтвердившие серьезность моего характера и целей моей жизни, а также за то, что мне удалось вернуть уважение тех, кто по-настоящему сочувствовал моим планам и не поддался влиянию всех клеветнических слухов, а наоборот, великодушно помог мне осуществить мои последние предприятия.

Осенью 1924 года я отправился в Америку, чтобы снова заработать денег посредством докладов и газетных статей. В ряде статей, появившихся в различных городах, я высказывал мнение, что воздушные корабли (дирижабли) являются будущим средством для научного исследования полярных областей. Рекогносцировки на аппаратах тяжелее воздуха я считал осуществимыми и полезными, но лишь для общего решения географических проблем. Для более же глубокого изучения непременно потребуются дирижабли из-за большей их надежности. Отсюда я делал вывод, что аппараты тяжелее воздуха только тогда будут пригодны для наших целей, когда геликоптер усовершенствуется настолько, что даст им возможность немедленного старта и спуска по отвесной линии.

Перспективы моей следующей экспедиции были поневоле ограничены до разведывательного трансполярного перелета с материка на материк через Северный полюс по той простой причине, что самолеты гораздо дешевле дирижаблей.

Вследствие запутанности моих финансов и клеветы, запятнавшей мое доброе имя, мне и так было чрезвычайно трудно найти средства и поддержку на организацию перелета.

Никогда не переживал я такого подавленного состояния, как по возвращении в Нью-Йорк из поездки с докладами. Путешествие в финансовом отношении оказалось неудачным. Газетные статьи тоже дали мало доходов. Сидя в своем номере в гостинице «Вальдорф-Астория», я думал о том, что, по-видимому, все пути для меня навсегда закрыты и моей карьере исследователя наступил бесславный конец. Отвага, сила воли, непоколебимая вера – эти качества привели меня ко многим достижениям, невзирая на окружавшие меня опасности. Теперь же эти самые качества, казалось, были совершенно не нужны. Я более чем когда-либо за все 53 года моей жизни был близок к мрачному отчаянию.

Когда я, раздумывая таким образом, сидел у себя в номере, вдруг зазвонил телефон. Я взял трубку и услышал мужской голос, спрашивавший, когда меня можно повидать. «Я встречал вас несколько лет тому назад во Франции во время войны», – добавил он. Сотни праздных любопытных втирались ко мне именно такими способами, отнимая у меня время своими бесцельными разговорами. Теперь же более чем когда-либо у меня были основания для сухого короткого ответа, так как я приобрел печальный опыт с посетителями, которые таким образом вручали мне судебные повестки или желали вступить со мной в переговоры по поводу долгов Хаммера. Я вовсе не был в настроении принимать случайного знакомого, который мог сослаться только на «встречу во Франции».