Моя жизнь. Южный полюс

Амундсен Руаль Энгельберт Гравнинг

В нашей своре была собака, ожидавшая прибавления семейства. Она меня очень любила и каждое утро, чуть только я выходил на палубу, бросалась ко мне, чтобы приласкаться. Обычно я брал ее на руки и спускался с нею на лед, и она сопровождала меня в моей утренней прогулке, которую я ежедневно совершал для тренировки. Однажды утром, когда я только что взял ее на руки и хотел уже спускаться, Якоб, сторожевой пес на «Мод», налетел на меня со всех ног и так сильно толкнул, что я поскользнулся, сорвался со сходни, головою вниз скатился с крутого склона и упал всей тяжестью правым плечом на лед. В первый момент у меня зарябило в глазах. Когда я очнулся, мне кое-как удалось принять сидячее положение, но плечо болело нестерпимо. Я не сомневался в тяжелом переломе, что и подтвердилось впоследствии рентгеновским снимком. В конце концов мне все

же удалось вскарабкаться на палубу и протащиться до моей каюты. Там уже Вистинг, прошедший курс первой помощи в одной из больниц Осло, употребил все свои старания, чтобы выправить перелом. Но боль была так жестока, что я не мог перенести прикосновения. Поэтому Вистинг прибинтовал мне руку к туловищу, и так я пролежал в постели восемь дней. После этого я уже начал бродить, держа руку на лямке. Но неудачи мои еще не кончились. Злая судьба продолжала меня преследовать.

Утром 8 ноября я вышел на палубу так рано, что было еще темно почти как ночью. От тумана свет казался еще слабее. Якоб, сторожевой пес, бросился ко мне и, как-то особенно попрыгав и поплясав вокруг меня, скатился по мосткам вниз и исчез на льду. Опасаясь нового падения, я не осмелился последовать его примеру, а степенно спустился по сходне и пошел дальше вдоль корабля, осторожно обходя попадавшиеся на пути ледяные и снежные глыбы. Очутившись под носовой частью судна, я остановился, но не успел простоять и нескольких секунд, как услыхал слабый звук, такой странный, что сразу насторожил уши. Сначала звук был похож на слабое жужжание в такелаже, когда начинается ветер. В следующий момент звук усилился, и я узнал в нем чье-то тяжелое дыхание. Я напряженно стал всматриваться в сторону, откуда он доносился, и наконец увидел Якоба, несшегося со всех ног к кораблю. В следующую секунду позади выросла фигура громадного белого медведя, бежавшего вплотную по его следам. Звук, услышанный мною, был не что иное, как сопение быстро приближавшегося зверя.

Я сразу представил положение вещей. Это была медведица с медвежонком. Якоб учуял ее и напал на малыша. Гнев матери, по-видимому, моментально убедил Якоба, что у него есть неотложные дела на борту. Положение не лишено известного юмора, но мне некогда было им забавляться, так как я сознавал опасность, которая мне грозила. Увидав меня, медведица села и уставилась на меня. Я тоже смотрел на нее. Однако думаю, что мы смотрели друг на друга с разными чувствами. Оба мы находились на одинаковом расстоянии от сходни. Что мне было делать? Я был один, беспомощный, владея только одной, да еще левой, рукой. Выбора не было никакого. Я побежал как можно скорее к сходне, но медведица сделала то же самое.

Началось состязание на скорость бега между разъяренным зверем и полукалекой. Шансы последнего были невелики. В тот самый момент, когда я достиг сходни и хотел поспешить наверх на палубу, медведица хорошо рассчитанным ударом лапой в спину повалила меня наземь. Я упал прямо на сломанное плечо, лицом в снег и стал ждать конца. Но час мой еще не настал. Якоб, который уже давно находился на палубе, вдруг вздумал опять сбежать вниз, вероятно, чтобы поиграть с медвежонком. Для этого ему надо было пробежать мимо того места, где медведица была занята мною. Увидав Якоба, она даже подпрыгнула высоко на воздух и бросила меня, перенеся все свое внимание на Якоба. Я недолго раздумывал, вскочил и убежал от опасности. Никогда за всю мою жизнь не был я так близок к смерти.

Этот случай с тех пор часто занимал меня в отношениях душевных движений в моменты высшей опасности. Я всегда слыхал, что человек перед лицом смерти, в последние короткие мгновения, с бешеной быстротой переживает в памяти всю свою минувшую жизнь. Однако, когда я лежал под медведицей, ожидая смерти, мысли мои не были заняты ничем значительным. Наоборот, из всего пережитого передо мною вдруг возникла одна сцена из лондонской уличной жизни и в связи с нею мысль, которую в такую минуту безусловно можно было назвать пустой. А именно – я поставил себе вопрос: сколько головных шпилек сметаются с тротуара Риджент-стрит в Лондоне по утрам в понедельник? Почему такая дурацкая мысль явилась мне в один из самых серьезных моментов моей жизни – этот вопрос

я предоставляю психологам, но я с тех пор часто задумывался над тем, как странно может реагировать человеческий мозг в момент величайшей опасности.

Царапины на моей спине были пустячные, но я боялся, что опять сломал себе плечо при падении; к счастью, этого не случилось. Тогда я сам прописал себе долгий и болезненный курс лечения. Вначале я старался поднимать руку настолько, чтобы можно было держать в ней карандаш. С этой целью я несколько раз в день усаживался на стул, опирался на него спиной и, взяв правую руку левой, изо всех сил моей левой руки поднимал вверх правую, повторяя с небольшими промежутками времени эту болезненную процедуру. К концу года я уже мог поднять правую руку до уровня моего лица, но прошло еще несколько месяцев мучительных упражнений, прежде чем руке моей вернулись все ее способности.

Первая возможность посоветоваться с врачом явилась лишь в 1921 году в Сиэтле. Он сделал несколько рентгеновских снимков, изучил их со вторым врачом, после чего оба еще раз подвергли меня внимательному обследованию. Результаты последнего их сильно поразили. Они сказали мне, что плечо мое, судя по рентгеновским снимкам, находится в состоянии, при котором я не должен был бы вовсе владеть рукою. Очевидно, к числу других моих особенностей принадлежит и та, что я являюсь каким-то невозможным, но удачным чудом медицины.

Вскоре после этого со мной произошел еще худший случай. Наша обсерватория была небольшим помещением без окон и с очень плохой вентиляцией. Она освещалась и отапливалась шведской патентованной лампой, в которой керосин распылялся при помощи ручного насоса. Этот газ в момент распыления возгорался и давал красивый и жаркий желтый свет. Я всегда пользовался этими лампами в моих экспедициях и считаю их идеальными для этой цели.

Однажды я пошел в обсерваторию производить наблюдения. Через короткое время я заметил, что впадаю в сонливое состояние, сопровождаемое ненормальным сердцебиением. Сначала я не отдавал себе в этом отчета, как не замечаешь незначительных изменений в окружающей обстановке, когда бываешь углублен в работу. Только спустя некоторое время я обратил внимание на эти странные симптомы и встревожился, но тут же почувствовал, что сейчас упаду в обморок. К счастью, мне удалось дотащиться до двери и выйти на свежий воздух.

Я так и не выяснил впоследствии, что тогда, собственно, произошло – поглотило ли пламя большую часть кислорода воздуха, или же при распылении керосина возникла какая-то неправильность и лампа стала выделять ядовитые газы. Как бы там ни было, но я оказался основательно отравленным, и это очень отозвалось на моем сердце. Прошло несколько дней, прежде чем утихли сильные сердцебиения; прошли целые месяцы, прежде чем я мог сделать физическое усилие, не испытывая тотчас одышки, и целые годы, прежде чем я поправился окончательно. Еще в 1922 году врачи советовали мне прекратить исследовательскую деятельность, если я хочу остаться в живых. Невзирая на эти советы, я остался на своем посту и еще сегодня, когда мне исполнилось 55 лет, с удовольствием готов держать пари, что с успехом могу соревноваться с большинством молодых людей в двадцатипятилетнем возрасте.

Этот случай имел место перед Новым годом, а в феврале я был еще так слаб, что подъем на холм 50 футов высоты поблизости от «Мод», чтобы увидеть возвращение солнца, чуть не стоил мне жизни.

Несмотря на наступление весны, мы по-прежнему были крепко стиснуты льдами, которые против обыкновения не вскрывались. Настало лето, а мы все еще оставались запертыми за островками. По ту сторону их простиралась открытая вода, но как туда добраться, когда на тысячу метров тянулся толстый береговой припай? Я вспомнил средство доктора Кука, примененное в экспедиции «Бельжики», и распорядился просверлить пятьдесят дыр во льду на пути к открытой воде и в каждую дыру заложить взрывчатые вещества, соединив их между собою электрическим проводом так, чтобы все заряды взорвались одновременно. К нашему огорчению, взрыв не имел никаких заметных для глаза последствий. Тем не менее я был уверен, что от взрыва лед непременно должен дать трещины, хотя мы их и не видели. Из наших навигационных таблиц я узнал, что уровень самой высокой воды ожидался в ночь на 12 сентября. Я надеялся, что в этот день вода поднимет лед настолько, что невидимые трещины откроются и ледяная поверхность, кажущаяся на глаз сплошной, расколется на части.