Моя жизнь
Шрифт:
В фильме Трюффо «Американская ночь» великолепно сыграла Валентина Кортезе. И я просто уверена была, что наградят ее. И вдруг слышу: «За лучшую второстепенную роль премия присуждается Ингрид Бергман, фильм «Убийство в Восточном экспрессе»».
Я вылетела на сцену и сказала первое, что пришло в голову: «Это несправедливо. Эту премию нужно присудить Валентине Кортезе. Она ее заслужила». Конечно, не следовало говорить подобные вещи представителям киноиндустрии, которые с полным правом сами решают, кто именно достоин награды. Повсюду засверкали блицы, камеры нацелились на Валентину, а она встала со своего места и послала мне воздушный поцелуй. Все зааплодировали.
Остаток вечера Валентина провела со мной.
Ларс находился рядом со мной и на этом торжестве, и на нескольких других встречах. Но брак наш существовал только номинально. В действительности же ничего не изменилось. Мне и самой хотелось положить конец нашему супружеству. Мы начали бракоразводный процесс. Горечи по этому поводу я не испытывала.
Мы получили развод. Но держали эту новость в полной тайне. Даже мои друзья еще долго ничего об этом не знали.
Я хотела официально оформить развод, потому что всегда предпочитала ясность в отношениях. Ларс мечтал о ребенке, и меньше всего меня прельщала мысль, что когда-нибудь этот ребенок сможет обвинить меня в том, что я не отпускала его отца. Первый сын Ларса погиб при трагических обстоятельствах, а я, когда мы поженились, была уже слишком стара, чтобы родить ему ребенка. Он предлагал мне усыновить малыша, но у меня своих было четверо. И забот с ними вполне хватало. Конечно, с моей стороны это тоже было эгоистично.
И вот теперь мой брак завершился. Но оставалась работа.
Вспоминает Марти Стивенс:
«Представьте: на сцене Кеннеди-центра ставят камерную, интимную пьесу, действие которой ограничивается рамками гостиной. Зал так огромен, что из задних рядов без бинокля сцену просто не увидишь.
Театр был полон лишь потому, что в «Преданной жене» играла Ингрид.
Спектакль побил все рекорды посещаемости, позади остался даже мюзикл «Моя прекрасная леди». Та же ситуация повторилась и в Бостоне, откуда Ингрид уезжала за своим третьим «Оскаром». Во время наших гастролей Ингрид сделала, на мой взгляд, необычайно великодушный жест. Дело в том, что, хотя в каждом американском городе, куда мы приезжали, билеты распродавались полностью, отзывы прессы, честно скажу, вовсе не всюду были хвалебными. Нормальные, но не восторженные. А о Нью-Йорке мы с самого начала гастролей вообще не мечтали. С какой стати Ингрид туда ехать? Она играла там раньше. Денег у нее достаточно. Что могло ожидать ее там? Равнодушие, может быть, даже насмешки. Но она дала согласие на месяц выступлений в нью-йоркском театре «Шуберт». Почему? Потому что в труппе было много начинающих актеров, много тех, кто никогда раньше не играл в Нью-Йорке и, может быть, не получит больше такого шанса. А играть в Нью-Йорке для американского актера означает то же самое, что показаться в Уэст-Энде для английского. Это вершина мечтаний. «Труппу увидят на Бродвее, и возможно, для наших актеров найдется какая-нибудь другая работа», — сказала Ингрид. Мы приехали в Нью-Йорк и прекрасно работали там целый месяц».
Критики отнеслись к спектаклю снисходительно и прохладно. Клайв Барнс писал в «Нью-Йорк таймс»: «Мисс Бергман, оставаясь цветущей, красивой женщиной с царственной осанкой, все же не выглядит на тридцать шесть лет. Из-за этого все остальные роли как бы подросли до ее возраста, что и сказалось на общем звучании пьесы».
Когда корреспондент «Вэрайети» спросила мнение Ингрид по поводу критических замечаний, Ингрид сказала: «Я как цыганка. Что она может сделать, если собаки лают на проходящий табор? Я просто не в состоянии принимать всю критику. Меня ругают за все; за игру в кино, в театре, за мою личную жизнь. Конечно, в какой-то степени это задевает, но если я пойду у них на поводу, то никогда ничего не сделаю. Правда, у меня были определенные сомнения по поводу показа «Преданной жены» на Бродвее. Но не потому, что я боялась реакции критиков. Они правы, когда называют пьесу устаревшей по стилю. Однако сама тема не устарела ни в коей мере. Она так же злободневна.
как и сорок девять лет тому назад, когда была написана. Что же касается возраста Констанс Миддлтон, то этой героине не обязательно должно быть тридцать пять лет или тридцать шесть. Романтическая жизнь сегодняшних женщин не кончается и после сорока. С таким же успехом ей может быть пятьдесят, шестьдесят лет. Кто его знает, а вдруг и семьдесят?»
Осенью 1975 года Ингрид поехала в Рим сниматься в фильме «Вопрос времени». Это была экранизация известного произведения Мориса Дрюона, основанного на действительных исторических событиях. Героиней фильма стала старая графиня, которая в молодости слыла знаменитой красавицей куртизанкой и вдохновляла многих художников и поэтов. Теперь она влачит жалкое существование в убогом римском отеле, живя одними лишь воспоминаниями.
Студия «Метро-Голдвин-Майер» купила когда-то права на экранизацию, но фильм так и не сделала. Теперь правообладателем стал Винсенте Миннелли. На главные роли он пригласил Ингрид Бергман, Шарля Буайе и свою дочь Лайзу. Ингрид очень любила Лайзу, мечтала снова встретиться с Шарлем Буайе и была счастлива, что две ее дочери работают рядом с ней; младшая Ингрид стала гримершей, а Изабелла получила небольшую роль монахини—сестры милосердия.
Съемки продолжались четырнадцать недель, но ничего выдающегося не получилось. Лайзе совершенно не подходила роль девятнадцатилетней крестьянской девушки, которая служила в отеле горничной и с восторгом слушала волнующие истории старой дамы.
Режиссуру Миннелли критика признала устаревшей.
Кэтлин Кэррол, вторя большинству критиков, писала: «Очень может быть, что этот до смешного неумелый, допотопный фильм лучше было бы вообще не выпускать на экраны».
Фильм снискал ничтожный успех в Америке, а в Англии и во Франции его просто никогда не показывали.
В начале мая 1976 года я целую неделю провела в Риме. А восьмого мая был день рождения Роберто. Когда подошло седьмое число, Роберто с грустью спросил:
— Как я понимаю, завтра тебе нужно уезжать?
— Да, — ответила я. — Нужно.
— Но ты же знаешь, что завтра мне исполнится семьдесят лет.
— Да, знаю. Но что из того, что я уезжаю? Мы можем сегодня вечером собраться вчетвером: Ингрид, Изабелла, ты и я. Робин в Париже, занят в театре у Ларса, так что он все равно не приедет. Отпразднуем твой юбилей сегодня.
На его лице появилось выражение легкого разочарования. Очевидно, он расстроился, решив, что все о нем забыли. Однако восьмого мая это выражение исчезло, так как все газеты поместили о нем массу статей. Все помнили, что Роберто Росселлини исполнилось семьдесят лет! Он был этим необычайно доволен.
В день его рождения в девять утра я заехала в цветочный магазин, где задала заказанный мною заранее венок. Очень трудно было разъяснить владельцу магазина, что этот венок предназначен для возложения на голову, а не на могилу. Девочки и я прибыли на квартиру Роберто. Он открыл дверь в пижаме и, увидев меня, проговорил: «А, это опять ты. Я думал, ты уже уехала».
Мы пропели традиционную песенку-поздравление и водрузили ему на голову венок. Он сел на диван, усадив дочек по правую и левую руки. (Венок он долго хранил и не выбросил даже тогда, когда тот совсем засох.)