Мозаика Парсифаля
Шрифт:
– Мы никогда не знали, какую роль он играет в данный момент, – сердито ответил Брэдфорд, выдерживая взгляд Хейвелока и устав, видимо, сдерживать себя. – Харизма имеет массу граней, она, как бриллиант, сверкает переливом цветов, если смотреть на нее под разными углами. Кто он: декан Мэттиас, восседающий в университетском судилище, или, может быть, доктор Мэттиас, вещающий с кафедры перед затаившими дыхание слушателями? А что, если он просто некий мистер Чипе с рюмкой хереса в руке, наслаждающийся музыкой Генделя в компании своих обожателей? Все это у него здорово получалось! Кроме того, существовал и бонвиван, душка Джорджтауна,
И вот перед нами тиран на службе, требовательный, мелочный, эгоистичный, завистливый… настолько заботящийся о своем образе, что готов ползать перед самой паршивой газетенкой… лишь бы увидеть кричащий заголовок. Нетерпимый к малейшей критике. Что он сделал в прошлом году, когда какой-то скромный сенатор высказал сомнение о его деятельности на конференции в Женеве? Он вылез на телевизионный экран и захлебывающимся голосом, чуть ли не в слезах заявил, что готов уйти из общественной жизни. Боже, какой же шум поднялся! Этот сенатор сегодня – изгой! – Брэдфорд встряхнул головой, явно смущенный своим эмоциональным порывом, и продолжил значительно спокойнее: – Ну и, наконец, существовал Энтони Мэттиас – самый выдающийся госсекретарь за всю историю Соединенных Штатов… Нет, мистер Хейвелок, мы смотрели на него, но его не видели. Мы не знали его, потому что он был так многолик.
– Вы придираетесь к обычному человеческому тщеславию, – возразил Майкл, возвращаясь на место. – Видите соломинку в чужом глазу. Да, он был многолик. Но таким он должен был быть. Проблема в том, что вы все ненавидели его.
– Вы ошибаетесь, – покачал головой Брэдфорд. – Людей, подобных Мэттиасу, нельзя ненавидеть. – Он посмотрел на Дженну. – Вы можете либо благоговеть перед ними, либо ужасаться, либо впадать в гипноз… но не ненавидеть.
– Вернемся к Парсифалю, – предложил Хейвелок, пересев на подлокотник кресла. – Откуда, вы полагаете, он взялся?
– Он возник ниоткуда и исчез в никуда.
– Второе я допускаю, однако первое вряд ли возможно. Откуда-то он все же пришел. Он встречался с Мэттиасом в течение нескольких недель, а может, и месяцев.
– Мы просматривали дневники госсекретаря много раз, так же как журналы встреч (в том числе и секретных), телефонных переговоров, прослеживали маршруты всех перемещений – куда он направлялся, с кем встречался, начиная от дипломатов и кончая швейцарами. Никакой системы. Абсолютно никакой.
– Мне нужны все эти сведения. Вы сможете их доставить?
– Они уже здесь.
– Есть ли данные о временном промежутке?
– Да. Спектрографический анализ шрифта на страницах договоров говорит об их недавнем происхождении. В пределах последних шести месяцев.
– Очень хорошо.
– Мы так и предполагали.
– Сделайте одно одолжение, – произнес Майкл, присаживаясь и протягивая руку к блокноту.
– Что именно?
– Не стройте предположений. – Хейвелок записал что-то и добавил: – Хотя я именно этим и собираюсь сейчас заняться. Парсифаль – русский. Скорее всего, он – неизвестный нам и неучтенный перебежчик.
– Мы так и… предположили. Это человек, великолепно осведомленный о потенциале стратегических вооружений Советского
– На основании чего вы так решили? – спросила Дженна.
– Договоры. Они содержат данные об ударных и оборонительных возможностях России, которые полностью соответствуют нашей информации, поступившей по самым надежным каналам от агентов, занимающих важные посты.
Майкл сделал еще одну пометку в блокноте.
– Для нас также важно то обстоятельство, что Парсифаль знал, где можно найти «Двусмысленность». Контакт был налажен, «крот» связался с Москвой и… мне предоставляют все улики против Дженны. Затем «Двусмысленность» отправляется на Коста-Брава и переписывает сценарий спектакля на пляже. – Майкл повернулся к заместителю госсекретаря и спросил: – С этого момента, вы полагаете, поезд и пошел по другим рельсам?
– Да. И я согласен с вами, что на побережье был не Парсифаль, а наш «крот» – «Двусмысленность». Я думаю, что затем он вернулся в Вашингтон и понял, что потерял Парсифаля. Его использовали и за ненадобностью выбросили. В этот момент «Двусмысленность» ударился в панику.
– Видимо, потому, что, добиваясь поддержки КГБ, он обещал взамен нечто совершенно экстраординарное? – спросил Хейвелок.
– Да. Но здесь возникает телеграмма Ростова, которая создает новые трудности. Он практически информирует нас о том, что если связь имеется, то она не только никем не санкционирована, но и не контролируется.
– Он прав. Я объяснял это Беркуисту. Все совпадает… с самого начала. Это ответ на наш разговор в Афинах. Ростов тогда упоминал об одном из ответвлений КГБ – стае волков, прямом наследнике мясников из ОГПУ.
– Военная контрразведка, – тихо сказала Дженна, – ВКР.
– Человек под псевдонимом «Двусмысленность» – не просто майор или полковник КГБ. Он член волчьей стаи и общается только с себе подобными. Эта – самая скверная новость, мистер Брэдфорд, которую вы сегодня услышали. По сравнению с фанатиками ВКР – КГБ со всей его паранойей просто респектабельная организация, мирно занимающаяся сбором информации.
– Человечество не допустит, чтобы фанатики добрались до атомной бомбы!
– Если Военная первой доберется до Парсифаля, человечество именно это и получит! – Майкл отпил из своего стакана. Его охватил страх, и глоток получился больше, чем он того хотел. – Итак, мы имеем тайного агента под кличкой «Двусмысленность», который сотрудничает со своим земляком, окрещенным нами Парсифалем. Парсифаль – партнер Мэттиаса в разработке безумных соглашений, способных взорвать земной шар. Мэттиас, по существу, в коллапсе и изолирован на острове Пул. Таким образом, Парсифаль действует в одиночку. Теперь действительно в одиночку, так как отстранился от «крота».
– Следовательно, вы согласны со мной, – сказал Брэдфорд.
Хейвелок поднял на него глаза, оторвавшись от блокнота.
– Если бы вы ошибались, то мы уже знали бы об этом. А может, и нет, став кучкой пепла… Мог быть и не столь мелодраматичный, но не менее трагичный, с моей точки зрения, исход. Советский Союз с одобрения остального мира начинает управлять этой страной. «Гигант свихнулся. Ради всего святого, накиньте на него смирительную рубашку». Не исключаю, что Москва может получить вотум доверия и от наших граждан. Боюсь, что никто не захочет испытать на своей шкуре эвфемизм «Лучше быть мертвым, чем красным». Когда дело доходит до крайности, люди предпочитают выбирать жизнь.