Мозаика Парсифаля
Шрифт:
– Смерть Огилви – действительно случайность. Пуля предназначалась вам… Но другие… они погибли не в результате несчастного случая.
– Какие другие?
– Три остальных стратега из Консульских операций были убиты в Вашингтоне.
Хейвелок замер, осмысливая услышанное.
– Из-за меня? – наконец спросил он.
– Косвенно. Но в конечном итоге все замыкается на вас из-за одного простенького вопроса: почему Мэттиас поступил с вами так, как он поступил?
– Расскажите, пожалуйста, о стратегах.
– Они знали, кто работает с Парсифалем с советской
– Кодовое имя – «Двусмысленность». Следовательно, он здесь?
– Да. Код был сообщен ему Стерном. Мы знаем, где он, но не знаем кто.
– И где же?
– Мы еще не решили, предоставлять или нет вам эту информацию.
– Побойтесь бога! Господин президент, при всем уважении к вам, почему даже сейчас вам не приходит в голову мысль обратиться к моей помощи? Не убивать, а использовать?
– С какой стати? Вы что, можете мне помочь? Помочь всем нам?
– Я шестнадцать лет провел на оперативной работе. Я выслеживал людей – и не раз бывал под слежкой. Я свободно говорю на пяти языках, не считая множества диалектов, и еще на трех могу объясняться. В известном смысле я знаю Антона Мэттиаса лучше всех в мире – я могу понять его чувства. Если говорить о прочих делах, то мне удалось раскрыть двойных агентов в Европе больше, чем кому-либо другому. Да, я уверен, что смогу помочь.
– В таком случае вы должны мне ответить прямо. Намереваетесь ли вы исполнить свою угрозу? Эти тринадцать страниц могут…
– Сожгите их, – прервал Беркуиста Хейвелок и взглянул ему в глаза. Он поверил президенту.
– Но это же только копии, – заметил тот.
– Я свяжусь с ней. Она находится в паре миль от Саванны.
– Прекрасно. Человек с кодовым именем «Двусмысленность» находится на пятом этаже государственного департамента. Один из шестидесяти пяти сотрудников, мужчин и женщин. Мне кажется, на вашем языке это зовется «крот».
– Вам удалось столь сильно сузить круг поисков? – спросил, присаживаясь, Майкл.
– Это сумел сделать Брэдфорд. Кстати, он гораздо лучше, чем вы думаете; он никоим образом не хотел повредить Каррас.
– В таком случае он проявил некомпетентность.
– Брэдфорд будет первым, кто согласится с вашим мнением. Но если бы леди следовала его инструкциям, она узнала бы в конце концов всю правду. Вы оба были бы переправлены сюда.
– Вместо этого я был объявлен «не подлежащим исправлению».
– Скажите-ка мне вот что, мистер Хейвелок, – промолвил президент, опять наклоняясь вперед. – Если бы вы были на моем месте и знали бы то, что знаю я, – как бы вы поступили?
Майкл посмотрел на экран и ответил, сам поражаясь своим словам:
– Точно так же, как и вы, сэр. Я не являюсь невосполнимой потерей.
– Благодарю вас. – Президент встал из-за стола. – Кстати, здесь, на острове Пул, никто не посвящен в то, о чем мы с вами беседовали. Ни доктора, ни военные, ни инженеры. О договорах и о Парсифале знают еще пять человек, включая психиатра из военно-морского госпиталя в Бетесде –
– Понимаю.
– Ну что ж, пора уходить отсюда, пока мы сами не потеряли рассудок, – произнес Беркуист, подходя к пульту управления. Он выключил проектор и потушил основное освещение. – Сегодня во второй половине дня вас и мисс Каррас доставят на военно-воздушную базу Эндрюс. Мы подыщем для вас место не в Вашингтоне, а где-нибудь за городом. Нельзя допустить, чтобы вас увидели.
– Если вы хотите получить от меня результат, я должен иметь доступ к докладам, записям, досье. Их невозможно возить в деревню, господин президент.
– Ну что ж. В таком случае мы привезем вас в условиях строжайшей секретности… К столу придется поставить еще два стула. Вы получите допуск ко всем документам, но под другим именем. Брэдфорд в самое ближайшее время посвятит вас во все подробности.
– Прежде чем я покину остров, мне хотелось бы потолковать с врачами. Мне также хотелось бы увидеть Антона. Я понимаю, что встреча должна быть короткой, всего на несколько минут.
– Не уверен, что они разрешат.
– Значит, прикажите им. Я хочу поговорить с ним по-чешски, на его родном языке. Я хочу покопать вокруг того, что он успел сказать, увидев меня. «Ты не понимаешь, – сказал он. – Ты никогда не сможешь понять». Это что-то глубоко личное, связанное с нашими отношениями. Может, я единственный, кто способен понять, что он хочет сказать. Это может каким-то образом прояснить его поведение – не только в отношении меня, но и вообще. Какой-то контакт не срабатывает пока в моем мозгу, я это уже понял.
– Хорошо, с врачами я разберусь. Но хочу напомнить – вы провели двенадцать дней в клинике, из них – восемьдесят пять часов под воздействием психотропных препаратов, и тем не менее оказались не способны нам помочь.
– Вы просто не знаете, в какой стороне надо искать. Я сам этого толком не знаю, но да поможет мне бог.
Все три врача не смогли сообщить ему ничего такого, о чем бы он не догадался, слушая рассказ Беркуиста. Больше того, психиатрическая терминология только затуманивала полученную им ранее картину. Слова президента об удивительном и тонком инструменте, сломавшемся под нечеловеческим бременем ответственности, были гораздо ярче, чем сухие объяснения о границе стрессовых напряжений. Наконец самый молодой из психоаналитиков перешел на нормальный язык.
– Для него не существует реальности в общепринятом значении этого понятия. Он фильтрует все свои впечатления, допуская к себе только то, что он хочет видеть и слышать. Это его реальность. И для него она более реальна, чем весь его прежний опыт. Это происходит потому, что Мэттиас имеет дело со своим собственным воображением, которое служит мощной защитой. У него больше ничего не осталось, кроме воспоминаний.
Президент Беркуист не только яркий рассказчик, он, оказывается, умеет и слушать, подумал Майкл.