Мозаика Парсифаля
Шрифт:
– Одно мнение перевешивает мнение всех остальных. Один человек вступает в немыслимые переговоры, разрабатывает невероятные соглашения, которые противоречат общенациональным интересам. Возмущенный конгресс подвергнет меня импичменту только за то, что я стану рассматривать эти соглашения. Но даже и такой факт – а подобные факты существуют – не столь значителен. Мы не смеем позволить миру узнать, что по-настоящему натворил этот человек. Когда об этом узнают, нашему унижению не будет предела; гигант на коленях станет умолять о прощении, если, конечно, до этого уже не загрохочут пушки и не начнут падать бомбы. Вы понимаете теперь, какие договоры он доверил бумаге.
– Имел ли он на это право?
– По
Майкл наклонился вперед над пультом, внимательно вглядывался в монитор с надписью «ТЕКУЩЕЕ», напряженно подавшись вперед. Он почувствовал, как на лбу выступили крупные капли пота, и смахнул их ладонью.
– Неужели он так далеко зашел?
– Дальше, чем вы можете себе представить. Как вы знаете, Мэттиас оставался государственным секретарем почти шесть лет, но даже раньше, еще до того, как занял свой пост, он обладал серьезным, если не исключительным влиянием на внешнюю политику двух президентов. Он был личным полномочным послом для них обоих, разъезжая по земному шару и цементируя бастионы своей власти.
– Но эти бастионы служили на пользу дела!
– Да. И мне это известно лучше других. Именно мне удалось убедить его бросить консультативную деятельность и занять пост в правительстве. Я сказал, что мир нуждается в его слове, что пришло его время. Я апеллировал к его эго; у всех великих людей великое эго. Де Голль был прав, когда говорил, что человек с великой судьбой раньше всех чувствует свое будущее. То, что он не видит, является границей его возможностей. Бог свидетель, Мэттиас считал свои возможности безграничными.
– Несколько минут тому назад, господин президент, вы сказали, что мы сами сделали его богом. Мы требовали от него слишком многого.
Майкл, совершенно подавленный услышанным, медленно покачал головой.
– Подождите секунду, – холодно заметил Беркуист, бросив на Хейвелока проницательный взгляд. – Я сказал так, чтобы упростить объяснение. Никто не способен сделать человека богом, если человек сам этого не желает. А Мэттиас жаждал своего божественного воплощения всю жизнь! Он постоянно стремился испить святой воды, а в мыслях, возможно, жаждал искупаться в ней… Знаете, как его кто-то недавно назвал? «Неуемный Сократ с Потомака». И это совершенно точно. Он, мистер Хейвелок, игрок с высоким Ай Кью, первоклассно, блестяще использующий любую ситуацию. Это человек, обладающий громадной силой убеждения, способный заниматься всемирной дипломатией на высочайшем уровне – самом высоком, который мы могли обеспечить, и все это – оставаясь в центре мирового урагана. Он мог быть абсолютно великолепным, и, как я уже говорил, мне это было известно лучше, чем кому-либо иному. Я использовал эти его качества. Но при всех своих достоинствах он был прежде всего игрок. Он все время заводил себя – этот всеведущий Энтони Мэттиас.
– И зная все это, – сказал Майкл, выдерживая взгляд Беркуиста, – вы все же не могли отказаться от него.
Президент отвел взгляд, рассматривая пульт управления, и ответил тихо:
– Да. Пока он не разлетелся вдребезги. Я наблюдал за действиями, а не за человеком. Я был слеп, я не понимал, что происходит в реальности.
– Боже! – громким шепотом воскликнул Хейвелок. – В это невозможно поверить.
– Предвидя вашу реакцию, – прервал Майкла восстановивший свою уверенность президент, – я попросил, чтобы для вас подготовили несколько пленок. Они воссоздают подлинные беседы во время последних месяцев его пребывания на работе. Психиатры утверждают, что он говорил тогда именно это. Их правоту подтверждают и найденные в его кабинете записи. Надевайте наушники, а я нажму нужные кнопки… Следите за картинкой на крайнем справа мониторе.
В течение последующих двенадцати минут Хейвелок увидел и услышал такого Мэттиаса, которого даже не мог себе представить. Под влиянием комбинированного воздействия химии, зрительных образов и слов помощников он был в состоянии чрезвычайного эмоционального напряжения. Он кричал что-то, а через мгновение уже рыдал; очаровывал и обольщал в телефонную трубку дипломата, блестяще демонстрируя самоуничижение, и тут же по окончании разговора называл собеседника дураком и слабоумным. И самое главное – он лгал, хотя его главным достоинством всегда была искренность. Телефон был его основным рабочим инструментом, а рабочим органом служил глубокий голос с европейскими модуляциями.
– В первой записи, – сердито произнес Беркуист, нажимая на кнопку, – содержится его ответ на мое пожелание пересмотреть нашу политику оказания помощи республике Сан-Мигуэль.
«Вы придерживаетесь твердых взглядов, господин президент. Ваша политика содержит четкий призыв к соблюдению международных приличий и уважению прав человека. Я аплодирую вам, сэр. До свидания… Идиот! Кретин! Мы помогаем им не из братской любви, а исходя из геополитических реалий! Соедините меня с генералом Сандозой. Договоритесь с послом о весьма конфиденциальной встрече. Полковники должны понять, что мы их поддерживаем».
– Следующий маленький номер он выкинул после того, как палата и сенат приняли одобренную мной совместную резолюцию о нецелесообразности дипломатического признания…
«Вы же понимаете, господин премьер-министр, что наши обязательства в вашей части мира не позволяют нам принять ваше предложение, но хочу, чтобы вы знали – я лично полностью с вами согласен. Я встречаюсь с президентом… нет, нет, уверяю вас, он подойдет к вопросу непредвзято… кроме того, мне уже удалось убедить председателя сенатского Комитета по иностранным делам. Желаемая цель – заключение договора между нашими странами, а если он войдет в противоречие с предыдущими договорами… что ж, просвещенный эгоизм был квинтэссенцией политики Бисмарка».
– Не могу в это поверить, – пробормотал ошеломленный Хейвелок.
– Я тоже не верил, но, увы, – все это правда. – Президент снова нажал на кнопку. – Теперь перенесемся в район Персидского залива…
«Вы, конечно, говорите сейчас неофициально. Не как министр финансов вашей страны, а как друг. Вы надеетесь на дополнительные гарантии получения восьмисот пятидесяти миллионов в текущем финансовом году и миллиарда двухсот миллионов – в следующем… Совсем нет, дорогой друг. Вопреки вашим сомнениям, это вполне приемлемые цифры. Я сообщаю вам это конфиденциально, но наша региональная стратегия совсем не такова, как выглядит на поверхности. Я подготовлю, на конфиденциальной основе, разумеется, меморандум о намерениях».