Мозаика Парсифаля

Ладлэм Роберт

– Интересно. А я всего этого не знал. Вообще-то я думаю, что такие познания типичны скорее не для уроженцев Америки, а для тех, кто привезен был в страну после того, как в детстве пережил страшные мучения. Я хочу сказать, что изучение истории было своего рода проявлением чувства благодарности. Ты полагаешь, я не прав?

– Я вообще не понимаю, о чем ты толкуешь.

– Неправда, прекрасно понимаешь. Мальчишка видит массовое убийство, видит, как расстреливают из пулеметов соседей и друзей, а их трупы бросают в траншеи. Его мать отправлена бог знает куда, и он знает, что никогда больше ее не увидит. Этот мальчишка – личность. Он скрывается в лесу, питается лишь тем, что удастся украсть или поймать в силки. Он боится

людей. А когда его находят, целых несколько лет бегает по улицам со взрывчаткой, привязанной к телу. Враги кругом, и каждый из них – его потенциальный убийца. А ведь мальчишке нет и десяти, когда ему исполняется двенадцать, его отец гибнет от рук Советов… Боже мой, такой ребенок, достигнув тихой гавани, начнет изучать все о своем новом доме. Он в душе не перестает повторять: «Благодарю за то, что вы позволили мне приехать сюда…» Ты ведь согласен со мной, Гавличек?

Итак, они распахнули двери к самому сокровенному. Конечно, разработчики стратегии выяснили его прошлое, ему следовало раньше догадаться об этом. Ведь его действия неизбежно должны были повлечь за собой именно такую реакцию. В свое время ему гарантировали, что о его прошлом узнает только самый верхний эшелон руководства. Остальным будут продемонстрированы официальные досье британской службы МИ-6: сирота родом из Словакии, родители погибли в Брайтоне при бомбежке, разрешено усыновление и эмиграция. Это все, что им положено было знать. Раньше. Не сейчас.

– Все это не имеет никакого отношения к делу.

– Кто знает, может быть, и имеет, – сказал бывший оперативник и слегка подвинулся на скамье. Его рука как бы между прочим коснулась борта пиджака.

– Стой! Не надо!

– Ты о чем?

– Рука. Убери ее оттуда.

– А, да… прости. Как я заметил, все события тех ранних лет могут иметь непосредственное отношение к нашему делу. У любого человека есть предел выносливости. В течение многих лет напряжение аккумулируется. Ты понимаешь, что я имею в виду? И вот наступает день, когда все взрывается. Человек не понимает, что его разум начинает выкидывать трюки. Он бессознательно уходит в прошлое, в свое страшное прошлое. Действия его врагов из тех ужасных лет смешиваются в сознании с действиями людей, которых он знает сейчас. Он начинает обвинять настоящее за все свои страдания в прошлом. Такое случалось со многими, кому приходилось жить так, как жили ты и я. Здесь нет ничего необычного.

– Ты кончил? – жестко спросил Хейвелок. – Если ты…

– Поедем со мной, Майкл, – прервал его человек из Вашингтона. – Тебе нужна помощь. Мы сможем помочь.

– И ты пролетел пять тысяч миль только для того, чтобы сказать мне это?! – заорал Хейвелок. – Так вот в чем суть ваших «данных», ваших объяснений!

– Спокойно, Майкл. Не волнуйся.

– Нет, это тебе следует успокоиться, потому что не мне, а тебе потребуются вся твоя выдержка и все нервы! И не только тебе, а всей вашей банде! Я начну отсюда, из Рима, и повторю весь свой прежний путь через Швейцарию, Германию… Прагу, Краков, Варшаву… вплоть до Москвы, если потребуется! И чем больше я скажу, тем глубже вы окажетесь в дерьме. Вы все до последнего! Кто вы такие, чтобы судить о состоянии моего рассудка, черт побери?! Я видел эту женщину. Она жива! Я следовал за ней до Чивитавеккия, где она сумела ускользнуть. Но мне удалось выяснить то, что вы ей сказали, то, что вы сделали с ней! Я буду искать ее, но каждый день поисков вам дорого обойдется! Я начну действовать сразу же, как уйду отсюда, и ты не сможешь остановить меня. Слушай вечером последние новости и читай утренние газеты! Здесь, в Риме, служит уважаемый атташе, связной, представитель угнетенного меньшинства – прекрасное прикрытие для нашей работы… Прежде чем сядет солнце, он потеряет всякую ценность, а созданная им сеть прекратит существование! Выродки! Что вы о себе возомнили?

– Хорошо, хорошо, –

начал Огилви, умоляюще подняв обе руки в примирительном жесте. – Я все скажу, но не обрушивай на меня свой гнев лишь за то, что я попытался убедить тебя вернуться в Вашингтон. У меня был приказ: «Постарайся привезти его сюда, и мы все ему расскажем». Это их слова. «Делай все возможное, но ничего не сообщай, пока он не покинет Италию». Я им сказал, что с тобой такая схема не сработает, и уговорил предоставить мне право действовать так, как я найду нужным. Они не соглашались, но я заставил их все-таки уступить.

– В таком случае рассказывай!

– О’кей, о’кей. Твоя взяла. – Человек из Вашингтона тяжело вздохнул, медленно покачал головой и продолжил: – Господи, гайки, похоже, закручиваются все туже.

– Ну так раскрути их!

Огилви посмотрел на Майкла и, указав пальцем на левый лацкан мятого пиджака, спросил:

– Я могу закурить?

– Открой грудь.

Бывший агент осторожно отвернул борт пиджака и продемонстрировал пачку сигарет в нагрудном кармане рубашки. Хейвелок кивнул, выражая согласие. Огилви извлек сигареты и спички, хранившиеся в том же кармане. Он вытряхнул в правую руку одну сигарету и открыл спички. Коробка оказалась пустой.

– Вот дерьмо, – пробормотал он. – Не дашь мне огня?

Майкл вытащил из кармана спички и вручил Огилви со словами:

– Постарайся придать своему сообщению как можно больше смысла…

Боже! Он никогда не узнает, что это было: непроизвольное движение рыжей головы перед глазами, необычное положение правой руки с зажатой в ней сигаретой или отблеск солнца в целлофане обертки, но необъяснимое ощущение, шестое чувство мгновенно подсказали ему, что капкан поставлен, пружина взведена и ловушка готова захлопнуться. Хейвелок выбросил ногу вперед, захватил правую руку Огилви и резко с поворотом рванул с такой силой, что агент упал со скамьи. В воздухе неожиданно возникло легкое газовое облачко. Майкл бросился на землю вправо от тропы, зажав ноздри и закрыв глаза. Он катился от скамейки, пока не ударился о мраморную стену, тянувшуюся вдоль тропы. Теперь Майкл был вне зоны действия газового облачка.

В пачке сигарет была скрыта крупная стеклянная ампула, и едкий запах, распространившийся по убежищу Домициана, выдал ее содержимое. Это был нервно-паралитический газ, и попавший в центр облака лишался возможности двигаться. Действие газа длилось примерно час. Самое большее – три. Его использовали только при похищениях и редко, практически никогда в целях подготовки убийства.

Хейвелок открыл глаза и, опираясь на стену, встал на колени. Около мраморной скамьи бился в конвульсиях и давился кашлем человек из Вашингтона. Он не мог встать на ноги, видимо, попал под действие газа, хотя и не находился в центре облака.

Майкл поднялся, наблюдая, как серо-голубое облачко растворяется в воздухе над Палатином. Расстегнул пиджак. Тело болело в результате ушибов, полученных от заткнутого за пояс большого пистолета. Он извлек «магнум», взглянул на глушитель и неверной походкой направился по траве к Огилви. Рыжеволосый агент дышал с трудом, но взгляд его был ясен. Он прекратил попытки встать на ноги, посмотрел в лицо Майкла, затем на пистолет в его руке.

– Давай, Навахо, – выдавил он практически шепотом, – избавь меня от хлопот.

– Не скрою, у меня было такое намерение, – ответил Хейвелок, глядя на изможденное, изрезанное морщинами, со всеми признаками смертельной болезни лицо бывшего оперативника.

– Не думай. Стреляй.

– Но с какой стати? Ты явился сюда не для того, чтобы убивать. Всего-навсего хотел похитить. Кроме того, у тебя нет ответов на мои вопросы.

– Я на все ответил тебе.

– Когда?

– Да всего пару минут тому назад… Гавличек. Война. Чехословакия, Прага. Твои отец и мать. Лидице. Разве все это не имеет отношения к нашему делу?