Мозг и душа. Как нервная деятельность формирует наш внутренний мир

Фрит Кристофер Дональд

Рис. э.1. Не здесь ли сосредоточена свобода воли?

Так значит, здесь и сосредоточена наша свободная воля? Результаты многих других экспериментов указывают на то, что этот участок лобных долей нашего мозга действительно важен для выбора, что мы будем делать. Люди, перенесшие травмы лобных долей, нередко становятся апатичными и не делают почти ничего или совсем ничего. Или же они становятся импульсивными и поддаются всякому искушению. В обоих случаях у них есть одна принципиальная проблема. Они больше не могут сами выбирать, какие действия им совершать. Они или ничего не делают, или реагируют на всякий встречаемый раздражитель.

Но в моем эксперименте есть одно несколько парадоксальное обстоятельство. Я даю лежащим в моем томографе испытуемым указание проявлять свободу воли. Испытуемый не имеет иного выбора, кроме как реагировать свободно выбранным способом. Какая же это свобода?

Где источник всего управления?

В третьей главе мы познакомились с экспериментом Бенджамина Либета, в котором испытуемые должны были поднимать палец всякий раз, когда у них возникает желание это сделать. В этом случае испытуемые решали, когда поднять палец, а не какой палец поднять, и выбор времени совершения этого действия оставался свободным. Но здесь мы вновь сталкиваемся с парадоксом указания вести себя свободно. Эта свобода отчасти иллюзорна. Экспериментатор не говорит этого, но допустимые действия испытуемых ограничены определенными рамками. Каждый из испытуемых интуитивно знал, что доктор Либет не будет доволен, если, скажем, за полчаса испытуемый ни разу не поднимет палец, "потому что желание так и не возникло". [167] Так что же следует из указания "поднимать палец всегда, когда возникает желание это сделать"? Чтобы выполнить то, что от них на самом деле хотел доктор Либет, испытуемые должны были сильно ограничить свою свободу выбора. Они должны были сами дать себе указание действовать примерно так: "Я буду поднимать палец каждый раз через разные промежутки времени (хотя и не слишком разные), чтобы экспериментатор не мог легко предсказать, когда я в следующий раз это сделаю". [168] На самом деле испытуемые не выбирали своих действий свободно. Они играли с экспериментатором в сложную игру.

167

Утверждают, что Карлхайнц Штокхаузен написал одно произведение для оркестра, в котором всем музыкантам предписывалось "делать все что угодно" на протяжении двух тактов. Во время первой репетиции композитор прервал исполнение в этом месте и сказал: "Это совсем не то, что я имел в виду!" – "Примеч. авт.

168

В одном из серии своих экспериментов с волевыми действиями моя коллега Марджан Джаханшахи давала подобные указания открыто: "Поднимайте палец каждые 2-7 секунд" – и наблюдала усиление активности в тех же самых областях мозга, что и в экспериментах, участники которых должны были выбирать время своих действий "самостоятельно". — Примеч. авт.

Так откуда же поступает управляющий сигнал, который и определяет выбор испытуемых в этих экспериментах с волевыми действиями? Поступает ли он из лобных долей коры, где сосредоточена наша воля? Или он скрыто поступает от экспериментатора через ограничения, накладываемые на испытуемого? Все это зависит от нашей точки зрения. Если мы рассмотрим человека и его мозг отдельно от окружающего мира, то главным источником управления будут лобные доли коры. Но человека и мозг редко можно встретить отдельно от окружающего мира. Такое состояние для них вредно. Наш мозг тонко настроен на взаимодействия с другими людьми. Такие понятия, как воля, ответственность и даже смысл, зависят от этих взаимодействий. Каждый из нас предсказывает, что скажет другой, и корректирует свои предсказания до тех пор, пока оба не придут к согласию. В результате тот смысл, на котором оба сойдутся в итоге, будет зависеть от обоих, а значит, может немного отличаться в зависимости от того, с кем мы разговариваем. Смысл рождается из взаимодействия сознаний.

Рис. э.2. Эксперимент с мозгом двух разных людей.

Если мы хотим узнать нервную основу социальных взаимодействий, нам нужно исследовать активность в мозгу двух человек во время взаимодействия между ними. Рид Монтегю и его коллеги связали между собой два томографа в Пасадене и в Хьюстоне и исследовали мозговую активность двух испытуемых, которые тем временем играли в экономическую игру на доверие.

Если мы хотим понять нервную основу этих взаимодействий, нам нельзя исследовать один отдельно взятый мозг. Нужно исследовать два мозга в процессе их взаимодействия. Работа в этом направлении еще только начинается. Пока что мы даже не знаем, как сопоставлять показатели измерений, полученные для мозга двух разных людей.

Гомункулус

Рассуждая о работе нашего мозга, мы нередко невольно представляем себе еще один мозг меньшего размера внутри того мозга, в котором мы пытаемся разобраться. В моем эксперименте с волевыми действиями я предполагал, что особая часть нашего мозга – префронтальная кора – задействована в осуществлении свободного выбора. Не я делал этот выбор, а эта часть моего мозга делала выбор за меня. Но ведь это всего лишь маленький "я", находящийся в глубине моего мозга и осуществляющий свободный выбор. Этого маленького "меня" нередко называют гомункулусом. А есть ли внутри этого "меня" участок еще меньшего размера, еще более глубокий "я", который на самом деле совершает этот выбор?

Рис. э.3. Гомункулус.

Маленький инопланетянин в голове Розенберга из фильма "Люди в черном".

Психологам пришлось немало размышлять, пытаясь избавиться от этого гомункулуса в глубине нашего мозга. По-видимому, решения принимает не какой-то отдельный участок мозга, а целая система участков, накладывающих те или иные ограничения, которые и определяют наш окончательный выбор. Эти ограничения поступают от многих источников: от нашего тела (есть действия, которые мы физически не можем осуществить), от наших эмоций (есть действия, о которых мы можем впоследствии пожалеть), а главное – от нашей социальной среды (есть вещи, которых никак нельзя делать в присутствии профессора английского языка).

Но мы едва осознаём все эти ограничения. Нам кажется, что мы полностью контролируем свои действия. Именно поэтому нам так сложно избавиться от этой идеи гомункулуса. Над всем нашим опытом довлеет ощущение, что всё у нас под контролем. Существует материальный мир, в котором мы действуем, и в этом материальном мире есть другие деятели, похожие на нас, которые тоже сами себя контролируют.

Это последняя иллюзия нашего мозга: он скрывает все наши связи с материальным миром и социальной средой и создает у нас ощущение собственного независимого "я".

Эта книга не столько о сознании, сколько о мозге

Когда я писал эту книгу, друзья спрашивали меня, о чем она, и я говорил им, что она будет не о сознании. Лет после пятидесяти многим нейробиологам начинает казаться, что они накопили достаточно мудрости и опыта, чтобы взяться за решение проблемы сознания. [169] Будучи нейробиологами, они стремятся выявить происходящие в нервной системе процессы, связанные с сознанием, и показать, как из активности нашего материального мозга может возникать субъективный опыт. Было предложено много решений этой проблемы, но ни одно из них не оказалось вполне удовлетворительным. Я знал, что у меня не выйдет ничего лучшего. Поэтому эта книга не столько о сознании, сколько о мозге.

169

Независимо оттого, проводили ли они сами какие-либо эксперименты по этой теме. — Примеч. авт.

Вместо того чтобы писать о сознании, я уделил особое внимание тому, как много известно нашему мозгу без нашего ведома. Он заставляет нас бояться вещей, которые мы видим, сами того не осознавая, и может управлять сложными движениями конечностей, о которых мы и не подозреваем. Кажется, что для сознания остается очень мало дела. Поэтому, вместо того чтобы задаваться вопросом, как субъективный опыт может возникнуть из активности нейронов, я хочу задаться вопросом: "Зачем нужно сознание?" Или, точнее, "Почему наш мозг заставляет нас ощущать себя свободными деятелями?" Можно предположить, что мы получаем некоторые преимущества за счет восприятия себя как свободных деятелей. Так что вопрос в том, в чем состоят эти преимущества. Мой ответ на этот вопрос основан пока на чисто умозрительных построениях. 

Почему люди такие милые (пока с ними поступают по-честному)

По сравнению с другими животными люди делают много странных вещей. Мы разговариваем. Мы пользуемся орудиями труда. [170] Нам иногда свойственно альтруистическое поведение. [171] И, что самое странное, наше альтруистическое поведение иногда проявляется даже по отношению к посторонним. [172] Экономисты изучают это поведение на примере несложных игр с деньгами.

170

Некоторые животные тоже пользуются орудиями труда, хотя и далеко не так часто, как люди, и разнообразие этих орудий невелико. — Примеч. перев.

171

Альтруистическое поведение, в том числе по отношению к посторонним, тоже встречается и среди других животных. Но это неудивительно, учитывая, что социальные механизмы, подобные описанным ниже, могут работать не только у людей, но и у других животных. — Примеч. перев.

172

Объяснение истоков альтруизма – одна из важнейших проблем эволюционной биологии. Естественный отбор заставляет нас ожидать, что животные будут вести себя так, чтобы увеличить собственные шансы, а не шансы кого-нибудь другого на выживание и размножение. Объяснение истоков альтруизма через групповой отбор было важным достижением биологии XX века. Если мы будем заботиться о своих родственниках, наши гены могут сохраниться, даже если мы сами погибнем. Холдейн сформулировал это так: "Я готов отдать жизнь за двух родных братьев или восемь двоюродных". Но зачем помогать посторонним? — Примеч. авт.