Мозг стоимостью в миллиард долларов
Шрифт:
Доктору Феликсу Пайку не нравилось получать советы от младшего брата. Он в упор уставился на него и кончиком языка облизал губы.
— И тебе стоит запомнить это, Феликс, — с пафосом подытожил Ральф.
— Да, — отрезал доктор Феликс Пайк. Его челюсти сомкнулись едва ли не с лязгом, как нож гильотины. Рот у него был отвратительной формы, он захлопывался, как ловушка по принципу «всех впускать, никого не выпускать», а когда он открывался, так и казалось, что сейчас из него выскочит стая гончих.
Ральф улыбнулся.
— Так попозже спустим
— Собирался сегодня. — Таким жестом, которым останавливают попутный грузовик, он показал на меня большим пальцем. — Но возникло вот это.
— Не повезло, — покачал головой Ральф. Он цокнул ногтем по моей пустой рюмке. — Еще?
— Нет, спасибо.
— Феликс?
— Нет, — отказался доктор Феликс Пайк.
— Нигелу понравился автомат?
— Он в него просто влюбился. И будит нас каждое утро. Я не собираюсь благодарить тебя, потому что он сам пишет тебе — мелом на коричневой бумаге.
— Ха-ха, — произнес Ральф. — Arma virumque cano. — Он повернулся ко мне: — Людей и оружие я воспеваю. Вергилий.
— Adeo in teneris consuescere multum est, — продемонстрировал я свою латынь. — Ухватившись за ветку, можно наклонить дерево. Тоже Вергилий.
Наступило молчание, и после паузы доктор Пайк повторил: «Он в него влюбился»; оба брата уставились в сад.
— Еще по одной, — предложил Ральф.
— Нет, — отказался доктор Феликс Пайк. — Я должен еще переодеться, к нам придут люди.
— Мистеру Демпси будет передана посылка, — сказал Ральф, словно я ничего не слышал.
— Совершенно верно, — напомнил я о своем присутствии.
— Вы очень любезны. — Он страстно и в то же время опасливо присосался к сигаре, словно она могла с легкостью взорваться. — Сегодня я ее доставил, — сказал он. — И включил.
— Отлично, — одобрил я, залез в задний карман и вытащил свою половинку разорванного банкнота.
Доктор Феликс Пайк направился к одной из подсвеченных нищ. Он сдвинул в сторону парочку матовых размытых фотографий жены в рамках, еще один блестящий коричневый шар, который я видел у него в кабинете, и наконец под одной из фигурок стаффордширского фарфора, рядами стоявших на полке, нашел другую половинку. Он протянул ее Ральфу, а тот составил две части купюры с той же тщательностью и аккуратностью, с какой обращался с гильотинкой и сигарой.
— Все правильно, — кивнул он и вышел, чтобы принести мне полдюжины яиц для Хельсинки.
Коробка с ними была завернута в обыкновенную непримечательную зеленую бумагу, которую используют в магазинах «Хэрродс». Бечевка кончалась небольшой петелькой для удобства переноски. Когда мы выходили, Ральф опять напомнил, что мелочевка ведет только к убыткам.
Доктор Пайк дал понять, что был бы очень рад подбросить меня до центра города, но... я, конечно, все понимаю, не так ли? Да. Я сел в автобус.
Туман сгустился и обрел тот зеленоватый оттенок, из-за которого его называют «гороховым супом». В витрине обувного магазина блеснула ярко-желтая светящаяся призма; бессмысленно трубя, мимо нее пролетали автобусы,
Коробку в зеленой бумаге я держал на коленях, не в силах отделаться от отчетливого ощущения, что она тикает. Я пытался понять, что имел в виду второй мистер Пайк, когда сказал, что включил ее, но мне как-то не хотелось с излишней бесцеремонностью выяснять это.
На Шарлотт-стрит меня уже ждал один из «взрывников».
— Вот она. — Я положил перед ним коробку. — Разбирайтесь с ней поаккуратнее, я хочу доставить ее в цельном виде.
— Сегодня я это вам не обещаю, — сострил дежурный взрывник. — Вечером меня ждет пуддинг с почками.
— Время у вас есть, — парировал я. — Ему надо долго доходить на малом огне, чтобы обрести настоящий аромат.
— Прошлым вечером вы несколько вышли за рамки, — сказал Доулиш.
— Приношу свои извинения, — не стал я спорить.
— Не стоит. Вы были правы. В вас есть инстинкт, проистекающий из опыта и подготовки. Больше я не буду вмешиваться.
— Я издал звук, характерный для человека, который не хочет слышать комплиментов. — Доулиш улыбнулся.
— Не смею утверждать, что не испытываю желания выгнать вас или куда-то перевести, но вмешиваться я не буду. — Он поиграл своей перьевой авторучкой, словно прикидывая, как преподнести новость. — Им это не понравилось, — вымолвил он наконец. — Сегодня утром министру представили памятную записку.
— И что в ней говорилось?
— На удивление мало, — пожал плечами Доулиш. — Наполовину исписанный стандартный лист бумаги, 13 на 17. Я бы назвал это, скорее, кратким описанием. — Он снова улыбнулся. — Нам было известно об организации, созданной Мидуинтером, но мы никогда раньше не связывали ее с этой страной. Оба брата Пайк — латыши; они придерживаются крайне правых экстремистских политических взглядов, а тот, кого зовут Ральф, — известный биохимик. Вот это и говорится в памятной записке, но она серьезно обеспокоила министра. Только сегодня меня уже дважды вызывали к нему, и ни разу не пришлось ждать больше трех минут. Это явная примета. Он очень обеспокоен. — Доулиш досадливо вздохнул, и в знак сочувствия я вздохнул тоже. — Держитесь поближе к вашему приятелю Ньюбегину, — предупредил он. — Постарайтесь внедриться в эту организацию Мидуинтера и присмотритесь к ней. Вчера я лишь надеялся, что вы не попадете в опасную ситуацию.
— Не думаю, — заметил я. — При всех их недостатках злокозненность американцам все же не свойственна.
— Ну и отлично, — закрыл тему Доулиш. Он налил мне стакан портвейна и стал рассказывать о наборе из шести рюмок, который купил на Портобелло-роуд. — Не исключено, что они восемнадцатого столетия. Понимаете ли, у них такая форма с раструбом...
— Потрясающе, — изобразил я восторг. — Но разве там не пять рюмок всего?
— Увы! В набор входят шесть, но одна потеряна.
— Увы, — развел я руками.