Мозговик. Жилец(Романы ужасов)
Шрифт:
Затем он вышел из дома, оставив дверь кухни открытой, чтобы оттуда шел свет, опустил руку под деревянные ступеньки и извлек тело мозговика. После этого он вошел в кухню и аккуратно опустил его в кастрюлю с бульоном.
Взглянув на часы, чтобы проследить за продолжительностью приема пищи, Зигфрид Гросс присел на стул и стал ждать. Пока он сидел, мозговик просматривал информацию, содержавшуюся в его мозге, сортируя и классифицируя его знания.
То, что он при этом выяснил, не было особенно впечатляющим и ограничивало возможность использования нового хозяина за рамками нынешней конкретной задачи.
Зигфрид Гросс в свои шестьдесят
У них было двое детей, сын и дочь, но Зигфрид настолько испортил с ними отношения, когда они были молодыми людьми, что оба решили покинуть ферму и перебраться в город. Каждый написал по несколько писем Эльзе, но Зигфрид запретил ей отвечать на эти письма, так что теперь Гроссы даже не знали, где живут их дети.
Будущее фермера обещало быть довольно мрачным, поскольку вот уже несколько лет он страдал медленно развивающимся артритом, который постепенно прогрессировал. Докторам Зигфрид не верил, да они и вряд ли могли бы ему помочь. Ему уже тяжело было выполнять необходимые работы на ферме, мучили боли. Зигфрид понимал, что через несколько лет, если боли будут усиливаться, ему ничего не останется, как отказаться от работы и продать свою небольшую ферму. По всей вероятности, он смог бы выручить за нее достаточно денег, чтобы купить им с Эльзой домик и прожить в нем остаток дней, но, к сожалению, больше ему не на что было надеяться — медленно, но неуклонно болезнь изуродует его, если он вообще сможет долго прожить.
Озлобленность, не покидавшая его всю жизнь, частично объяснялась тем, что он ненавидел эту страну и ее правительство. Фактически она была его страной чисто номинально; сам он всегда считал себя не американцем, а немцем. Родители привезли его в Штаты из Германии в возрасте четырех лет. Они стали натурализованными гражданами из чисто практических соображений, в результате чего он тоже стал гражданином США. Но подлинную верность они всегда хранили лишь своей истинной родине так же, как и он. До школы, куда он пошел в семь лет, Зигфрид не разговаривал по-английски. Ему было чуть больше двадцати, когда Соединенные Штаты вступили в первую мировую войну. Его пытались призвать в армию, и в результате он провел полтора тяжелых года в качестве интернированного отказника.
В действительности он вполне одобрял войну, просто ему не хотелось воевать «против своих».
Он приветствовал возрождение Германии при Гитлере и стал убежденным нацистом, хотя и не вступал ни в какие организации. Когда Соединенные Штаты вступили во вторую мировую войну, его неприязнь к ним стала еще более острой. К тому времени ему было уже далеко за сорок, так что о призыве в армию не могло быть и речи, однако в своих высказываниях он стал значительно более резким, чем в молодые годы. Поговаривали о том, что его следовало бы арестовать,
Частенько во время войны, да и после ее окончания, он с раздражением думал о своем сыне, покинувшем родной дом незадолго до начала войны. Сын и дочь считали себя американцами. Это было одной из причин наряду с их желанием покинуть ферму, по которой между ними и отцом частенько вспыхивали споры. Неужели его сын был призван — или даже добровольно согласился — сражаться против Фатерлянда? Если так, то пусть он погибнет.
Во время войны, чтобы следить за ходом событий, он выписал ежедневную газету и купил себе радиоприемник. После поражения Гитлера он отказался от подписки, а радио разрубил топором.
Всю свою жизнь Гросс мечтал, что в один прекрасный день, пусть даже, когда он вынужден будет пойти на отдых, в этот день он вернется на Родину. Но всегда, даже в те времена, когда его финансовое положение позволяло это сделать, находились причины, его останавливавшие. Теперь он знал, что мечте уже не суждено сбыться. Он обречен умереть в этой чужой стране, в которой он прожил шестьдесят лет среди чужих. Причем после смерти родителей он остался совершенно один среди совершенно чужих людей.
Только в одном отношении он слился с этой страной: он говорил по-английски и почти совсем забыл немецкий. Поначалу они с Эльзой разговаривали друг с другом по-немецки, но она, столь покорная ему во всем остальном, после рождения детей настояла на том, чтобы в семье говорили только по-английски. Если он обращался к ней на своем родном языке, она отвечала на английском. Он не был учителем, поэтому дети никогда не учили немецкий, если не считать нескольких фраз. Так что и он сам в конце концов сдался.
Все эти факты о своем новом хозяине мозговик узнавал лишь для того, чтобы как-то убить время, пока его собственное тело находилось в питательном растворе, да еще потому, что все, каким-то образом касающееся традиций, образа мыслей и поведения человеческих созданий, могло ему впоследствии пригодиться. Он не испытал сочувствия к своему нынешнему хозяину в его отчаянной ситуации; его заботила только потенциальная полезность хозяина. И мозговик уже пришел к выводу, что после сегодняшней ночи Зигфрид Гросс будет ему не нужен.
Гросс был затворником; он ни с кем не общался, так что не мог собирать необходимую для мозговика информацию, не привлекая к себе внимания. Это противоречило его манере поведения, к которой все окружающие успели привыкнуть. У него не было телефона, он ни с кем не переписывался. В Бартлесвилль он ездил на фургоне, запряженном лошадью; у него никогда не было машины, и он никогда не хотел ее иметь. Да и эти-то поездки совершал всего лишь раз в неделю, чтобы закупить необходимую провизию. Исключение составляли случаи, когда он вез что-либо на продажу, то, что не могло подождать до очередного субботнего визита. Посещал он только весьма определенные места и нигде не задерживался просто поболтать или узнать последние сплетни. Вот уже больше пятнадцати лет — с тех пор, как Германия второй раз потерпела поражение — он не уезжал никуда дальше Бартлесвилля, дальше пяти миль от дома.