Мозговик. Жилец(Романы ужасов)
Шрифт:
Буквально через несколько секунд один из этих мужчин вернулся обратно и принялся дуть в громадный рог, издавая при этом звук, похожий на рев гигантской трубы.
Следом за ним в арку прошел облаченный в картонную корону лев — было сразу заметно, что это всего лишь огромный кусок старой кожи, под которым спрятались двое соседей. Сверху на «льве» восседал тот самый мальчик, который в один из предыдущих вечеров подносил таинственному незнакомцу черный плащ. Навстречу льву вышли две женщины, облаченные в белые одежды. Через отверстие в боку громадной
Затем появились трое мужчин в масках, причем Трелковский с ужасом заметил, что одна из масок сильно смахивает на его собственное лицо. Все члены троицы заняли соответствующие позиции, образуя некую живую форму, — Трелковский никак не мог понять, что именно они изображали, — и почти на целый час застыли в полной неподвижности.
Наступил вечер; постепенно во двор заползла ночь, а вместе с ней и темнота.
Где-то в отдалении за аркой послышалось цоканье копыт.
Трелковский вздрогнул.
Кто-то мягко скребся в его дверь.
Уже? Это было невозможно — ведь палач должен был лишь въезжать во двор, в крайнем случае, только спешиться. Снизу под дверью показался листок бумаги, и незнакомый голос прошептал какие-то слова, смысла которых Трелковский так и не смог уловить.
А вдруг кто-то пришел ему на помощь? Неужели в этом доме у него есть тайный союзник? Лист бумаги был ароматизирован духами. Он начал осторожно его разворачивать. Текст состоял всего из трех строк, исполненных аккуратным, явно женским почерком, однако он не мог разобрать ни единого слова, поскольку слова были написаны на санскрите или иврите. Тогда он наклонился и прошептал в дверь:
— Кто вы?
Послышался ответ, однако Трелковский, как и в прошлый раз, не смог разобрать ни слова. Он повторил свой вопрос, но в ответ услышал лишь слабое, едва различимое поскребывание. У него создалось ощущение, что к нему кто-то пришел.
И действительно, через несколько секунд в двери послышался звук поворачиваемого ключа.
18. Одержимый
На небе светило яркое солнце, а тело Трелковского, как на качелях, балансировало на кромке подоконника его квартиры. Наконец свалившись, оно проломило собой недавно отремонтированный стеклянный навес, брызнувший во все стороны миллионами мелких осколков. Трелковский грохнулся оземь, картинно раскинув руки в разные стороны.
Внешне он ничем не отличался от женщины. Разметавшееся в полете платье открыло шелковые женские трусики и маленькие резиновые застежки, удерживавшие чулки. На лицо был тщательно наложен грим, хотя парик съехал набок и потому прикрывал теперь часть лба и правый глаз.
Быстро собрались соседи. В центре группы стояли консьержка и месье Зай — оба сокрушенно покачивали головами и отчаянно всплескивали
— Ну, надо же, какой несчастный молодой человек, — проговорил месье Зай. — Вчера под машину попал, а сегодня…
— Наверное, это вчерашняя авария так на него подействовала!
— Надо срочно вызвать полицию.
Чуть позже к подъезду дома подкатили полицейская машина и карета «скорой помощи».
Водитель полицейского автомобиля протянул месье Заю руку — они были давними приятелями — и проговорил:
— Похоже на то, что вы сдаете свои квартиры одним самоубийцам.
— Ну кто бы мог подумать! — жалостливо воскликнул месье Зай. — И я только что отремонтировал этот навес!
Тем временем двое санитаров проворно извлекали из машины носилки. К ним тут же присоединился врач, и когда все трое были готовы, они подошли к неподвижно лежащему на земле телу. Доктор с отвращением покачал головой.
— Что это за маскарад? — ворчливым тоном спросил он. — Он специально так разоделся, чтобы наложить на себя руки?
Неожиданно все собравшиеся — доктор, полицейские, санитары и все соседи — застыли в недоуменном молчании — тело чуть шевельнулось. Приоткрылся рот, из которого вытекла тоненькая струйка крови. Челюсть чуть сдвинулась книзу и вслед за этим послышалось:
— Это не было самоубийством… Я не хочу умирать… Это убийство…
Месье Зай печально улыбнулся.
— Несчастный молодой человек — он просто бредит.
Доктор снова покачал головой, чувствовалось, что с каждой минутой он испытывает все большее омерзение от всей этой сцены.
— Надо же, как он вовремя подумал о том, что хочет жить. Когда человеку хочется жить, он не выбрасывается из окна.
На сей раз уже с чуть большим трудом Трелковский все же произнес:
— Говорю вам, что это не самоубийство… Меня вытолкнули… Я не выбрасывался из окна…
— Ну ладно, ладно, — сказал доктор. — Это убийство.
Полицейские рассмеялись, а один из них проговорил:
— Ну да, конечно, он выбросился из окна, потому что случайно забеременел.
Доктору явно не понравилась подобная шутка. Он сделал знак санитарам, чтобы те уложили тело на носилки.
С неожиданным пылом Трелковский отпихнул их от себя.
— Я запрещаю вам прикасаться ко мне! — истерично завопил он. — Я вам не Симона Шуле!
Ему даже удалось подняться на ноги — несколько секунд он стоял, пошатываясь, но потом все же обрел равновесие. Ошалевшие свидетели этой сцены не решались вмешиваться.
— Вы надеялись на то, что все произойдет именно так, как вы рассчитывали, — категорически заявил Трелковский. — Полагали, что все у вас пройдет чисто, ровно и гладко. Так вот, вы ошибались. Я выведу вас на чистую воду! Я не совершал самоубийства. Я не Симона Шуле. Это было убийство — злодейское убийство. Смотрите, любуйтесь — вот она, моя кровь.
Он сделал паузу и плюнул на землю.
— Да, это моя кровь, и я пачкаю ею ваш двор. Но я пока еще не умер. Не так-то просто вам будет убить меня!