Может быть, найдется там десять?
Шрифт:
5
Что здесь оказалось неожиданным – это свет. Такое обилие утреннего ясного, свежего, веселого света было в обширном кабинете, где целая стена, противоположная входу, не просто была прозрачной, но полушарием вырывалась из стен наружу, словно ее выпирало изнутри давление. Напоминала она больше всего (показалось Ульдемиру) фонарь бомбардировщика его детских времен – только без частых переплетов, единый, положенный набок купол. Он и впускал сюда столько света, неожиданного потому, что все коридоры, переходы, кельи и залы, какие пришлось миновать по пути сюда, окон не имели, и свет там был хотя и достаточно ярким, но искусственным, так что о существовании живой природы как-то забывалось, для нее не оставалось места. А тут она как бы распахивалась перед вошедшим и заставляла его непроизвольно изменить то направление мыслей, какое успело уже к этому мгновению определиться, на какое-то совершенно другое. Растеряться, попросту говоря. Возможно, на такой эффект и рассчитывали заказчик и строитель; если так, то своей цели они добились.
Хотя новое направление мысли вошедшего может оказаться всяким, не обязательно таким, на какое рассчитывалось. И первым, что мелькнуло в голове капитана, было: «Демонстрирует свою неуязвимость, а значит – всесилие, не боится, что по этому стеклышку кто-нибудь захочет пальнуть хотя бы примитивной ракетой. Ну-ну…» Дальше мысль не продвинулась, прерванная негромким, но исполненным уверенности и силы приглашением:
– Приблизься, гость. Садись. А тебя, сын мой, благословляю обождать в приемной.
Брат-проводник поклонился в пояс и, не поворачиваясь, отступил к двери, уже третьей по счету от коридорной диафрагмы. Вышел, и дверь за ним затворилась.
Глаза Ульдемира уже привыкли к свету, и он увидел единственное, на что только и мог сесть: в нескольких шагах впереди – мягкий табурет, пуф скорее, во всяком случае – сиденье без спинки: ну понятно, если бы какому-то недоумку и пришло в голову развалиться перед приором, откинувшись на спинку, разложив руки по подлокотникам, то у него это никак бы не получилось, волей-неволей пришлось бы сидеть прямо. Капитан сел. Впереди, шагах в четырех, виднелся обширный стол и на нем единственный предмет – уже знакомый кораблик. Справа от капитана находилось уже что-то более функциональное: компьютер со всем окружением, по облику – не обычная персоналка, но крутая штабная система, на которой можно играть во всякие игры, но предпочтительнее – не в виртуальную, а в настоящую войну, не мировую даже, а межмировую, очень серьезную, или же, скажем, рассчитывать сложнейшую, многоходовую финансовую операцию – взорвать, например, экономику какого-нибудь среднего уровня мира, учинить встряску, после которой проигравший поспешно сует голову в петлю или сигает из своего служебного агрона вниз с тысячи метров без страхующих устройств… Одним словом – система для серьезных людей стояла в этом кабинете. Множество экранов было разбросано по стенам, больших, так что на любом можно было читать текст, не выходя из-за стола; они, однако, не очень бросались в глаза, потому что перемежались художественными полотнами духовного и исторического в основном содержания; представлялось очень интересным рассмотреть их не спеша, обладая нужным временем, ну и настроением, разумеется. То есть не сейчас. Да, было тут видно много интересного, и только одно не удавалось различить хоть сколько-нибудь удовлетворительно: самого хозяина, его высокопреосвященство. И не потому, чтобы какие-то хитроумные приборы и устройства для этого применялись; просто отец приор сидел за своим столом лицом к гостю, спиною же к уже описанному пузырю; свет бил в лицо капитану, и поэтому его хозяин мог разглядеть во всех, даже и мелких подробностях. Капитан же видел единственно силуэт, об остальном можно было разве что догадываться.
Он полагал, что готов к предстоящему разговору – такому, каким капитан его представлял; вполне убедительная (на его взгляд) легенда только и ждала обнародования, чтобы в ответ получить полную защиту, а уж как ею воспользоваться – станет ясно через какое-то время, которое уйдет на акклиматизацию в новой среде. Так он считал и к этому был готов.
Однако же не он был стрелочником на дороге, на которую шестеро невольно попали, и стрелка оказалась переведенной в ином направлении, в котором разговор сразу же и покатился.
6
– Я рад приветствовать тебя и твоих спутников в нашей скромной обители, объединяющей людей, своей целью считающих беззаветное служение Тому, кто выше нас, – такими словами, вполне ожидаемыми, начал свою речь высокопреосвященный приор. Однако все последующее показалось Ульдемиру неожиданным, и даже весьма. – Не хочу затруднять тебя изложением причин и обстоятельств, что привели вас сюда, – так продолжил настоятель. – Хотя бы потому, что сам его святейшество предупредил меня о вашем предстоящем прибытии, и не только о прибытии, но и о той задаче, которую вам с вашими людьми предстоит решить. Так что мы вас уже ждали. Его святейшество благословил меня и всю нашу братию на оказание вам помощи и содействия, какие только могут потребоваться. Я заверяю вас, что любая мыслимая помощь, и даже немыслимая (судя по голосу, при этих последних словах приор улыбнулся), будет вам оказана.
Воистину то было нежданной новостью. Приятной. Очень приятной. Подозрительно приятной, следовало бы сказать. Какое-то благоприятное стечение случайностей? Что же – надо использовать его до предела. Мы уже в игре, и пока что нам везет, значит, главное – выйти из нее перед тем мгновением, когда удача захочет отвернуться…
И в самом деле. Его святейшество – а судя по этому сану, он мог быть только главою всей альмезотской церкви – заблаговременно знал о предстоящем прибытии экипажа, и не только знал, но и предписал оказывать ему всяческое содействие. Как мог он узнать? Единственным разумным ответом было: ему сообщила Ферма. Следовательно, он если и не представлял в этом мире ни Фермера, ни Мастера, то, во всяком случае, был лицом, достаточно доверенным. Но почему в таком случае Ульдемиру не было об этом сказано ни полслова? Почему местом встречи не была сразу же назначена эта самая обитель, где они оказались благодаря случайности? А если Ферма тут ни при чем, то кто же?
Но времени на анализ ситуации сейчас не было: если уж обстоятельства по какой-то причине складывались благоприятно, следовало их использовать наиболее успешным образом. И уж, во всяком случае, не выказывать ни малейшего удивления услышанным, не запинаться, не молчать, делать вид, что ничего другого ты и не ожидал, – и для этого продолжать разговор легко и непринужденно:
– Иного отношения его святейшества мы и не ожидали, ваше… высокопреосвященство, я не ошибся?..
Не частить, говорить неторопливо, солидно, достойно – и это время использовать для того, чтобы, пользуясь своими новыми возможностями, просмотреть приора так же, а лучше – куда более внимательно, чем прочую братию. Но так, чтобы он этого не почувствовал: как знать, может быть, и он наделен подобными же умениями? Хотя если даже и ощутит – что в этом такого? Обычная мера предосторожности с моей стороны. Это просто покажет ему, что имеет дело не с мальчиком.
Увы, как от стенки горох. У приора выставлена очень неплохая защита. Похоже, чтобы взломать ее, нужен кто-то посильнее. Ну а как обстоит дело со мной самим? Ну конечно: чувствую, что и он меня прощупывает – гораздо более мягким зондированием, чем только что пытался я, видно, опасается обидеть прибывшего по приглашению самого… Как, кстати, он тут именуется? Да, святейший омниарх, всплыло в памяти.
– Не ошибся, сын мой, – или, быть может, брат? – Я мирянин и не ношу сана. Впрочем, признаюсь: у меня очень слабое представление об установлениях вашей церкви, и я был бы очень благодарен…
– Разумеется. Веруем в Единого Господа, что же касается формальных установлений, то Храм заимствовал все лучшее и важнейшее из старейших конфессий, чтобы таким образом сгладить расхождения, исходя из того, что не существует правильных и неправильных форм поклонения, как не существует правильных или неправильных языков: разными сочетаниями звуков все они выражают одно и то же. Думаю, что от твоего внимания не ускользнуло то, что здесь у нас принята своего рода синтетическая форма, объединяющая многие из учений, существовавшие на Первом полигоне Господнем – на планете Земля, которая, как мне кажется, так или иначе знакома каждому из вас. В истории людей не первая попытка, но, уверяю, самая, должно быть, успешная. Во всяком случае, ни ранее, ни теперь в нашем мире не возникало никаких трений, недоразумений и тем более – открытой вражды по причине различия форм служения Ему.
– Иными словами, Храм целиком владеет умами – и совестью людей?
Ульдемир ожидал немедленных и категоричных заверений – и ошибся. Приор ответил лишь после паузы и совсем другим тоном:
– Может быть, это сейчас и не самая актуальная тема для разговора, однако мне трудно промолчать. Увы, все мы не более чем люди, и потому нам, каждому, свойственны недостатки и несовершенства, заложенные в нас уже при самом творении, поскольку по великому замыслу совершенство – это не то, что дается нам как врожденное свойство; совершенство – та цель, которую каждый из нас преследует в жизни, если только он сам правильно понимает смысл своего бытия, преследует и в той или иной степени достигает, хотя одной лишь жизни на это хватить не может. По определению, слишком нелегок путь к ней и чересчур многих усилий требует. К чему я говорю это? Для того лишь, чтобы пояснить: в нашем мире нет противоречий между формами служения Господу, но есть, и весьма глубокие, когда дело касается основ мировоззрения, когда надо выбирать между служением духу – и плоти, Богу – или деньгам, на которых основано все наше земное бытие. Вот основа противоречий нашего мира, в борьбе которых мы – церковь, – к сожалению, не одерживаем побед.