Может ли Интернет укрепить демократию?

Коулман Стивен

Парламент в онлайн?

Кому как не Спикеру Британской Палаты Общин стать инициатором программы, призванной сделать парламентскую демократию более прозрачной, доступной и интерактивной? Это старое законодательное учреждение, которое выдержало приход и консолидацию предыдущих информационных революций, таких как печатный станок и радиовещание. Насыщенный традициями и достаточно устойчивый к хаотичной риторике модернизации, Парламент Великобритании не спешил адаптироваться к ожиданиям людей с цифровым опытом. И хотя с 1996 года он имеет свой собственный вебсайт и экспериментировал в области онлайн-консультаций, его представление о том, что значит представлять миллионы людей, похоже, не изменилось со времён появления телевидения. Когда Спикер Палаты Общин Джон Берков (John Bercow) учредил Комиссию по цифровой демократии, чтобы «рассмотреть, обобщить и подготовить рекомендации о том, как парламентская демократия в Соединенном Королевстве может использовать цифровые возможности более эффективного законотворчества,

контроля над результатами работы правительства, представления интересов граждан, поощрения граждан к их вовлечению в демократию и содействия диалогу между гражданами», политические эксперты увидели в этом потенциально значимую инициативу. Это не планировалось как популистское упражнение, а как проект, нацеленный на обновление условий демократического представительства. Комиссии потребовался год для сбора свидетельств и выработки рекомендаций, которые были опубликованы в январе 2015 года в докладе, озаглавленном «Раскрыть себя!» [Open Up) (1).

Признание Комиссией того факта, что Интернет не является лекарством от всех проблем представительной демократии, было обнадеживающим: «Один посыл, который прозвучал очень чётко, заключался в том, что цифровой аспект является лишь частью ответа. Он может упростить демократические процессы для граждан, облегчить возможность участия в них. Однако и другие проблемы также должны быть решены для того, чтобы цифровые технологии имели по-настоящему трансформирующий эффект» (2). Столь же впечатляющей была приверженность Комиссии к «потребности Парламента развивать интерес к потенциально рискованным инициативам и инновациям, что является существенным компонентом правильного использования «цифровизации» (3). И действительно, Комиссия представила ряд достойных и иногда амбициозных рекомендаций, которые должны быть реализованы в промежутке между нынешними и последующими всеобщими выборами. Если предложения Комиссии будут эффективно реализованы, то это с большой степенью вероятности сделало бы Парламент Соединённого Королевства гораздо дееспособней в плане формирования собственной повестки, показало его большую открытость для общественного контроля и снизило риск показаться отстающим среди других институтов власти, с которыми граждане взаимодействуют на каждодневной основе.

Вместе с тем в докладе Комиссии отсутствует какое-либо определение того, что означает демократическое представительство и как условия такого рода общественных отношений могли бы измениться. В последние годы были пересмотрены институциональные роли и управленческие практики в медицине, образовании, журналистике и других сферах. В результате такого переосмысления произошло усложнение понимания того, что является экспертным знанием и мнением обычных людей; как плюрализм влияет на сложившиеся авторитеты; как соотносится официальное с неформальным; как совместить контроль с легкостью распространения информации. Возникает вопрос: почему такое переосмысление не должно касаться проблемы политической репрезентации?

Исторически политические представители, назначенные или избранные, были ответом на необходимость преодоления расстояния; т. е. их задачей были поездки в столичные города, чтобы там говорить от имени людей, которые сами не могли совершать такие поездки в далеко расположенные королевские суды и законодательные органы. По мере того, как политика становилась все более институциональной и расширялись избирательные права граждан, политические представители стали рассматриваться как своего рода мосты, сокращающие разрывы в познаниях и пространстве. Не обладая достаточным временем или знаниями, чтобы целиком погрузиться в специфику формирования политики и принятия решений, люди полагались на своих политических представителей для решения сложных вопросов от их имени. Со временем эта роль стала профессиональной, и политиков стали обвинять в том, что они сами стали той труднопреодолимой дистанцией, которую они должны были бы сокращать. Естественная напряженность между представительством как замещением и подобием стала слишком сильно напоминать именно последнее. В настоящее время политических представителей часто обвиняют в том, что они не слушают людей, которых представляют; ставят интересы своих партий выше интересов избирателей; воспринимают поддержку граждан как должное; и выходят из такой узкой социальной прослойки, что не в состоянии ни идентифицировать себя с теми людьми, от имени кого они должны выступать, ни сопереживать с ними. В то же время представительные институты, похоже, утратили смысл свой работы, становясь либо формальными механизмом по штампованию решений, предложенных исполнительной властью, либо не имеющей большого значения сценой для органа власти, ограниченного в своих возможностях.

Но могут ли такие отношения, основанные на принципе расстояния, быть устойчивыми в эпоху Интернета? В условиях, когда физические перемещения между институциональными центрами и территориями, на которых живут и работают люди, могут быть заменены технологиями, сокращающими время и сжимающими пространство, есть ли ещё смысл в представителях, избираемых на четыре или пять лет только для того, чтобы понять, что думают те, кто избрал их? Когда политическая информация настолько доступна и открыто оспаривается, нужны ли нам по-прежнему особые эксперты по проведению дебатов, чтобы выступать от имени граждан? Часто жителям местного сообщества проще обсудить проблемы между собой, чем со своим избранным представителем. Могут ли в этой ситуации его предпочтения и система ценностей считаться заведомо более важными для процесса законотворчества по сравнению с предпочтениями и ценностями

таких организованных сообществ?

Некоторые исследователи ответили на эти вопросы, сделав вывод, что время политического представительства проходит (4). Вместе с тем, нет никаких свидетельств, указывающих на какой-либо публичный интерес к существующей практике прямой демократии. Большинство ранних аргументов в пользу кнопочной электронной демократии оказались поразительно нечувствительны к тем многочисленным сложностям, которыми сопровождается запутанный феномен политического несогласия. Цифровые коммуникационные технологии вместо того, чтобы вытеснять политическое представительство, подсказывают инновационные пути преодоления дистанции между повседневным опытом и демократическим управлением.

Открытость к таким изменениям – это не столько вопрос внедрения компьютерных программ, сколько признание демократических отношений. Современное политическое представительство характеризуется острым дисбалансом в возможности высказаться. Демократическое правление, которое, по определению, помещает граждан в центр социальной сцены, обычно рассматривает их как немые дополнения. Общественный диалог слишком часто заглушён голосом элиты. В политической сфере доминирует мнение власти, продвигающей цели, которые тактически слишком узки и самодостаточны.

С другой стороны, заметной характеристикой культуры позднего модерна как раз является наличие публики, которая любит выражать свое мнение, не обращая внимание наавторитеты. В наши дни есть очень малотем, о которых люди не станут говорить; и есть много площадок, накоторыхэто можно сделать, особенно в Интернете. В прошлом подростки не могли открыто говорить о сексе, послушные работники знали свое место, почтительно снимая свои шляпы перед хозяевами, а напуганный средний класс поклялся никогда не обсуждать религию и политику на публике. Дискуссии по радио и телевидению напоминали скорее разговоры в тиши комнат, предназначенных для встреч маститых ученых из колледжей университетов Оксфорда и Кембриджа. Разговор же публики двадцать первого века в сравнении с предыдущими поколениями поражает своей оживленностью и масштабом. Когда приверженцы элитной организации общества жалуются, что такие политические дискуссии могут быть слишком крикливыми и мало- информативным, они упускают из виду самое главное, а именно: усиливающееся ощущение того, что быть демократическим гражданином означает обязательство быть услышанным, а не отступать на вторые роли в качестве тихого и верного последователя уже назначенного лидера.

В целом, политики и политические институты не приспособились к этой новой среде, оставаясь явно монологичными в своей работе, не проявляя себя хорошим слушателем. В то время как более проницательные политики говорят о своей приверженности «разговору» с людьми, которых они представляют, они не спешат задействовать технологии, позволяющие общаться с множеством людей одновременно, что делает социальные медиа так привлекательными.

Это указывает на довод в пользу диалогической формы политического представительства, основанного скорее на потенциале коммуникативного взаимодействия, чем на проблематичном принципе расстояния. Доклад Председателя Комиссии по цифровой демократии указывает на такое развитие, обозначая, что действительно «большим преимуществом социальных медиа является то, что люди реагируют на парламентские встречи и события, используя свои собственные слова. Самая актуальная информация о Парламенте не обязательно должна быть направлена только в одну сторону. В настоящее время представителям общественности, которые следят за парламентскими дебатами, не разрешается использовать свои телефоны. Но люди все чаще ожидают, что смогут размещать записи в твиттере и блоге с мероприятий такого рода в реальном времени. Разрешение брать с собой на мероприятия мобильные устройства сделает это возможным» (5).

* * *

Но такое важное признание ценности «собственных слов» людей также предполагает, что они выступают исключительно в роли звена обратной связи: комментируют встречи и мероприятия, на которых говорят политики; размещают твиты и записи в блогах по мере того, как они наблюдают за работой Парламента. А как насчет голосов граждан как непосредственных участников оценки работы правительства, подготовки политических документов и их обсуждения? По этому поводу доклад гораздо более сдержан: «Мы уверены, что онлайн-участие общественности в работе Парламента будет приобретать все большее значение, но мы сознательно осторожны в этом, по крайней мере на начальном этапе, чтобы избежать краха ранних экспериментов, раздавленных весом ожиданий» (6). В самом деле, настолько осторожно, что единственные ссылки в докладе на общественный вклад в политическое представительство относятся к электронным петициям, где людям разрешено подписывать предложение без какого-либо дальнейшего взаимодействия с другими подписантами или парламентариями. Кроме того, упоминается довольно символическое предложение, чтобы публика была допущена к обсуждению вопросов в Интернете до того, как они дебатируются в переполненном Вестминстерском Холле Палаты Общин: «Люди, заинтересованные в обсуждении, должны иметь возможность обсудить ее онлайн, до дебатов в Палате Общин. Члены парламента могут внести вклад в это обсуждение или просто наблюдать» (7). Люди, заинтересованные в парламентских дебатах, уже сейчас могут свободно обсуждать вопросы онлайн перед парламентскими дебатами. Точно так же у парламентарием нет никаких ограничений участвовать в таких дискуссиях с гражданами; однако, делают это немногие, предпочитая наблюдать с стороны или вовсе игнорировать их, рассматривая такое участие как зря потраченное время.