Может, однажды
Шрифт:
Я киваю, затем легонько отодвигаю его в сторону, встаю и ухожу в ванную. Закрыв за собой дверь, прислоняюсь к ней и закрываю глаза, начинаю прокручивать мантру, которую я повторяюв своей голове уже несколько недель.
Мэгги , Мэгги , Мэгги , Мэгги , Мэгги.
Ридж
Через несколько минут, она, наконец, возвращается в свою комнату. Улыбнувшись мне, подходит к кровати и берет свой телефон.
Сидни: Извини. Мне показалось, что я заболела.
Я: Ты в порядке?
Сидни:
Я действительно хотел еще поработать над текстом, но она выглядела уставшей. Я б все отдал, чтобы услышать как она поет, но не уверен, что это была сейчас хорошая идея. Я уже достаточно потрепал свою совесть, пока писал ту часть текста.Однако, осознавая тот факт, что из моих стихов было видно, что они были, скорее всего, о ней, не останавливали меня, так как единственное, на чем я был сосредоточен во время процесса написания было непосредственно само
написание лирики. Я не писал целые месяцы, и всего за несколько минут стало так, будто весь туман рассеялся и все мои слова потекли сами собой, без особых усилий. Я бы продолжал, если бы не почувствовал, что уже и так зашел слишком далеко.
Я: Думаю, на сегодня хватит. Я очень доволен, Сид.
Она улыбнулась, подняла мою гитару и направилась в мою комнату.
Следующие несколько минут, я добавлял к песни последний стих, записывал это все в музыкальную программу на своем ноутбуке, добавляя гитарные аккорды. Как только все было готово, я нажал «отправить», закрыл ноутбук и начал набирать сообщение Бреннану.
Я: Только что отослал тебе неотредактированный черновик с текстом. Я очень хочу, чтобы Сидни это послушала, так что, если у тебя будет на этой неделе время, сделай фонограмму и пришли ее мне.
Бреннан: Как раз сейчас его смотрю. Боюсь признаться, но, похоже, ты был прав на счет нее. Ее для нас сам Бог послал.
Я: Я тоже начинаю так думать.
Бреннан: Дайте мне один час. Я сейчас не слишком занят, поэтому посмотрю, что у нас может получиться.
Один час? Он отошлет сегодня вечером? Немедленно пишу Сидни сообщение.
Я: Постарайся не уснуть. У меня для тебя может быть маленький сюрприз сегодня.
Сидни: А… ну, хорошо!
•••
Через сорок пять минут я получаю по электронной почте письмо от Бреннана с вложением, в котором написано «
неотредактированная звукозапись «Может, однажды». Я открываю ее на своем телефоне, нахожу набор наушников в кухонном ящике, и направляюсь в комнату Сидни. Она открывает дверь и впускает меня к себе. Я подхожу, чтобы сесть на ее кровати и показываю ей на место возле себя. Она хотя и смотрит на меня вопросительно, но все же подходит к кровати. Я вручаю ей наушники и предлагаю ей подушку, чтобы она могла прилечь. Она продолжает смотреть на меня с опаской, словно я собираюсь сыграть с ней злую шутку.
Я опускаюсь возле нее, оперевшись на локоть, затем нажимаю «воспроизвести», кладу трубку между нами и наблюдаю за ней.
Через несколько секунд она поворачиваются ко мне лицом, произнося губами "О, Боже" с таким видом, будто я только что подарил ей весь мир целиком.
Это такое чертовски потрясающее чувство.
Она улыбается и закрывает рот рукой, так как по ее щекам начинают катиться слезы. Затем она поднимает свое лицо к потолку, вероятно, смущаясь своих эмоций. Но она не должна смущаться. Это как раз то, что я надеялся увидеть.
Я по-прежнему продолжаю на нее смотреть во время того, как она слушала, и я замечаю, что ее лицо выражает разные эмоции. Она то улыбается, то вздыхает, то закрывает глаза. Когда песня закончилась, она посмотрела на меня и произнесла, "Снова".
Я улыбаюсь и нажимаю воспроизведение песни снова. Я опять наблюдаю за ней, за тем, как ее двигаются ее губы, и я понимаю, что она подпевает в такт песни. Моя улыбка смывается внезапным порывом эмоций, которые я никак не ожидал.
Ревность.
Никогда раньше в своей жизни на протяжении долгих лет обитания в мире тишины, я не хотел настолько сильно услышать что-либо так, как я хотел услышать, как она сейчас поет. Я настолько сильно хочу это услышать, что это вызывает у меня практически физическую боль. Ощущаю, будто стенки моей груди сжимаются прямо к моему сердцу, и я даже не замечаю, как моя рука перемещается к ее груди, а она, вздрогнув, поворачивается в мою сторону. Я отрицательно качаю головой, давая ей понять, чтобы она не останавливалась. Она еле заметно кивнула, но биение ее сердца, которое я ощущал рукой, с каждой секундой возрастало. Я мог чувствовать вибрацию ее голоса, но ткань между моей ладонью и ее кожей препятствовали тому, чтобы я смог чувствовать все так, как я хотел. Я провел своей рукой вверх, пока не достиг ее горловой впадинки, а потом продолжал скользить еще дальше до тех пор, пока мои пальцы и ладони не стали находиться на одном уровне с ее шеей. Я резко приблизился к ней так, что моя грудь оперлась о ее бок, а неудержимая потребность ее слышать взяла надо мной верх, и я уже не думал о том, где проходят невидимые границы дозволенного.
Вибрация ее голоса остановилась, и я почувствовал как она сделала глоток и посмотрела на меня с точно такими эмоциями, которые отражались в песне.
Говорят, что это неправильно, но, дружище, как раз это и было правильным.
Нет способа, чтобы описать, что я чувствовал. Я знаю, что сам факт того, что я думал о ней и чувствовал к ней, было неправильным, и я отбивался от мыслей, которые говорили мне, что все было как раз
правильным, изо всех сил.
Она больше не пела. Моя рука все еще находилась на ее шее, ее лицо было наклонено к моему. Я скользил рукой немного выше, пока не достиг ее подбородка. Я беру шнур с наушниками и снимаю с нее ушей. Я скольжу рукой немного выше, еле касаясь ее подбородка, потом нежно завожу руку за ее шею. Мои ладони так прекрасно соответствовали ее изгибам, будто были созданы для того, чтобы ее держать в своих объятиях.
Я осторожно потянул ее к себе, а она, в свою очередь, слегка повернул свое тело в мою сторону. Наши грудные клетки прижались друг к другу, и это создало такую мощную силу, что каждая частичка меня хотела во что бы то ни стало прижиматься к каждой частичке нее.
Она достигает руками моей шей и проводит ладонью по моим волосам. Находясь к ней так близко, это вызывало ощущение, будто бы мы с ней создали какое-то свое собственное неповторимое пространство, и ничего извне не могло в него проникнуть, ровно как и ничего из нашего мира не стремилось во вне.