Можно тебя навсегда
Шрифт:
– Я там ем, пытаюсь есть, во всяком случае, – улыбнулась Женя.
– Приятного аппетита? – солнечный луч соскользнул со щеки говорящей и устремился прямо на лицо Богдана, пришлось сощурить глаза.
– Я подумала, может, ты тоже хочешь?
– Спасибо, – Богдан с трудом сдержал раздражение, мотнул головой. Он хотел спать и никого не видеть, а ещё лучше – сдохнуть, чтобы не чувствовать больше выкручивающей суставы боли, мучившей его не первый год. Сейчас же, по возвращению в Москву, эта боль не давала дышать, думать, разрывала аорту, загоняла раскалённый
– Богдан?
– Чего? – он накрыл лицо подушкой. Твою мать! Что ей надо?!
– Пойдём, поедим? – голос звучал совсем робко, будто извиняясь, от этого злость накатывала ещё сильнее.
Богдан в раздражении сел, машинально прикрывая пах одеялом. Спал он в трусах, стыдливостью не страдал, но утро есть утро, даже ближе к обеду. Стояк никто не отменял, любопытные взгляды его не интересуют. Не сейчас.
– Спасибо, – проговорил он по слогам. – Спасибо, я не голоден, – последнее не отчеканил, а выплюнул, скрипнув зубами от раздражения.
– Ты приехал вчера до обеда, сейчас обед следующего дня. Не ел, не выходил никуда, чтобы можно было подумать, что был в кафе. Понимаешь, я не могу сидеть и есть, зная, что человек голодает.
– Женя, я не голодаю, – она будто испытывала его терпение, нарывалась на скандал, а то и специально провоцировала. Мало ли что на уме у этой ненормальной. Богдан ничего не знал о девушке, сидевшей рядом с его постелью.
– Пусть так, но я-то всё равно не могу есть, – Женя наигранно вздохнула. – В моём положении нельзя голодать, – добавила она и посмотрела с вызовом на Богдана.
– Даже так, – Богдан окинул оценивающим взглядом хозяйку квартиры. Лишь сейчас он обратил внимание, что широкая футболка скрывает небольшой, но довольно очевидный живот, который не припишешь крепкому телосложению, как круглый зад или оформленные, широкие бёдра.
– Раз в твоём положении, тогда, конечно, сейчас приду, – он замолчал, ожидая, когда Женя уйдёт, но она продолжала сидеть и с каким-то нездоровым вниманием разглядывать Богдана. – Может, ты выйдешь? – с большим трудом удалось сдержать раздражение.
Вот напасть! Теперь-то что? Навязчивая или просто дура?
Ели молча, вернее, Женя ела, а Богдан смотрел в тарелку, размазывая макароны с сыром, гоняя три несчастные фрикадельки по керамике. С трудом пересилив себя, он съел половину порции, бросая взгляды на сосредоточенную Женю, время от времени скользившую взглядом по нему. Просто перекрёстная война какая-то.
Нелепость. Что он вообще делает в этом доме? В чужой квартире, с посторонней беременной женщиной? Зачем ему это нужно? Легче не становится, да и не станет. Возможно, никогда в жизни.
Всё, что нас не убивает – делает сильнее. Злее, несчастнее, и продолжает убивать каждый час адового существования. Об этом не говорят. Об этом умирающие каждый день своей жизни молчат.
Глава 3
– Ты кто? – Богдан нахмурился, услышав вопрос.
– Ты
– По национальности, я имею в виду… – Женя поперхнулась, словно ей неловко спрашивать о подобном. В общем-то, справедливо неловко.
– Русский, – отрезал Богдан.
– У меня имя русское, фамилия, прописка московская. Какие-то вопросы?
Богдан понимал, откуда растут ноги у вопроса. На русского он не похож, от славянского в нём лишь имя. Вот такая игра генетики. Мать – типичной европейской внешности. Русоволосая, голубоглазая, с овальным лицом, прямым носом. Отец – так же, отличается только размахом плеч и высоким ростом, передавшимся по наследству Богдану.
А от прадеда по материнской линии, талыша, которого он не видел никогда в жизни, досталась «этническая» внешность. Или от кого-то другого с той стороны. Богдан почти ничего не знал ни о прадеде, ни о родственниках, ни о самом народе. Со стороны отца в роду у Богдана были литовцы, однако он не родился блондином среднего роста с синими глазами.
– Мой прадед – талыш, – тщательно прожевав фрикадельку, ответил Богдан. – Если ты спросишь, кто это, я посоветую открыть википедию, я знаю ровно столько же.
– Ясно, – пробубнила Женя. – Прости.
– Ничего, – отмахнулся он.
Через полчаса он выбрался на улицу. Накрапывал противный дождь, ветер срывал с деревьев последние жалкие листья, сдуру цепляющиеся за жизнь, пусть и под пронизывающими насквозь порывами. Звякнул телефон. Богдан посмотрел на экран, покорно, где-то обречённо набрал номер.
– Да, мама, приеду, – пообещал он.
В ближайшем магазине купил пачку сигарет, выбрав «мучительную смерть», ухмыльнулся, закурил, выдохнул струйку дыма и поднёс телефон к уху. Нужно поговорить с Ёлкой Ермолаевой, той самой, что жила до него в комнатушке двенадцати метров и ходила в уборную, минуя угол с гигантским молочаем.
С Ермолаевой он учился в институте. Два года у них было подобие романа, сводящегося к койке и смелым сексуальным экспериментам, на которые идут не от большого ума, а потом они тихо-мирно разошлись, без взаимных претензий и обид. Всё это время Ёлка работала агентом по недвижимости, сейчас каким-то чудесным образом извернулась и купила отличную квартиру в хорошем районе. Она-то и «сосватала» комнату, когда Богдан позвонил ей после трёх неудачных звонков о сдаче жилья внаём.
Почему он не уехал в гостиницу из душившей его квартиры, где каждый сантиметр выворачивал душу наизнанку, делая из сердца отбивную, сейчас Богдан не понимал. Грёбаный ад! У него есть деньги на гостиницу, он мог свалить на родительскую дачу, квартиру бабушки по материнской линии, мог, в конце концов, остаться в доме детства, но он оказался в неустроенной трёшке, наедине с чужой беременной женщиной.
Ёлка трубку сняла сразу, словно готовилась к звонку, и начала с коронного: «Не начинай только!». Девчонке деньги нужны, рожать через четыре месяца. Родители в Подмосковье, в контрах с дочерью – кому понравится, что девица без мужа рожает.