Мрачные ноты
Шрифт:
Короткая пробежка приводит меня к месту отправки девяносто первого маршрута. Если поспешу, у меня будет время, чтобы проведать Стоджи перед следующим автобусом.
Обходя ухабы на усаженных деревьями улицах, я прохожу ряды коттеджей и одноэтажные дома, каждый из которых ярко окрашен в разные цвета и украшен товарными знаками Юга. Кованые железные перила, фонари, подъемные окна и фронтоны крыш с декором в виде завитков — все это можно увидеть сквозь прогнувшиеся подъезды, граффити и гнилой мусор. Множество пустых и заросших зданий обезображивают городской пейзаж, как будто мы нуждаемся в напоминании о последнем урагане. Но резонанс
Такие люди, как Стоджи.
Я подхожу к тяжелой, запирающейся на засов двери его музыкального магазина и обнаруживаю, что она не заперта. Несмотря на нехватку покупателей, он открывает магазин в тот момент, когда просыпается. В конце концов, это его жизнь.
Когда вхожу, звенит колокольчик, и непроизвольно я обращаю внимание на стоящее в углу старое фортепьяно «Стейнвэй». Я проводила за ним каждое лето и помню, как стучала по клавишам этого пианино до боли в спине и потери ощущения в пальцах. В конце концов, мои визиты превратились в трудоустройство. Я справляюсь с его покупателями, бухгалтерией, инвентарем, со всем, в чем он нуждается. Но это происходит только летом, когда у меня нет возможности зарабатывать иначе.
— Айвори? — хриплый баритон Стоджи отдается в небольшом магазине.
Я кладу банановый хлеб на стеклянную стойку и кричу:
— Просто принесла завтрак.
Звук шаркающей обуви сигнализирует о его приближении, и сгорбившийся силуэт показывается из гостиной задней комнаты. Девяностолетний мужчина все еще в состоянии двигаться быстро, пересекая магазин, будто его немощное тело не поражено артритом.
Мутное пятно, отражающееся в его темных глазах, указывает на то, что у него слабое зрение, но, как только он появляется рядом, то мгновенно находит недостающие пуговицы на моей рубашке, а также опухший порез на моей губе. Морщины под ободком его бейсбольной кепки становятся еще глубже. Он и раньше видел дело рук Шейна, и я так благодарна, что он не задает вопросов и не жалеет меня. Я могла бы быть единственной белой девушкой в этом районе, и я определенно единственный ребенок, имеющий обучение в частной школе, и на этом различия заканчиваются. Моя ноша такая же обычная, как выброшенные бусы на Бурбон-Стрит.
Пока Стоджи осматривает меня с головы до ног, он почесывает свои бакенбарды; седина его волос резко контрастирует с его угольно-черным цветом лица. Заметная судорога прокатывается по его рукам, и он расправляет плечи, без сомнения, пытаясь скрыть свою боль. Я наблюдала за его упадком сил в течение нескольких месяцев, жаль, что не в состоянии предотвратить это. Не знаю, как поддержать его или облегчить страдания, и это медленно убивает меня изнутри.
Я видела его финансовые возможности. Он не может купить себе медикаменты, еду или посетить врача. Конечно, он не в состоянии позволить себе наемного работника, что горько отразилось на его финансах прошлым летом из-за меня. Весной, когда я закончу Ле Мойн, я уеду из Трема, и Стоджи больше не будет чувствовать себя обязанным заботиться обо мне.
Но кто позаботится о нем?
Он вытаскивает из кармана носовой платок и дрожащей рукой тянется к моей губе.
— Ты прекрасно выглядишь сегодня утром. — Он проникает в меня своим проницательным взглядом. — И нервничаешь.
Я закрываю глаза, пока он вытирает кровь. Стоджи уже знает,
— У меня имеется всего лишь год. — Я открываю глаза, фиксируя свой взгляд на Стоджи. — Один год, чтобы произвести впечатление на нового преподавателя.
— И все, что тебе нужно, это мгновение. Просто будь уверена, что ты там ради этого.
Я поймаю девяносто первый маршрут в нескольких кварталах от отеля. Поездка на автобусе занимает двадцать пять минут. И десять минут понадобится, чтобы добраться до кампуса. Проверяю свои часы. Несмотря на недостающие пуговицы и разодранную губу, я все равно буду там, и мои пальцы по-прежнему функционируют. Я сделаю все возможное.
Провожу языком по порезу и морщусь от опухлости вокруг пораненной кожи.
— Заметно?
— Да. — Старик смотрит на меня с прищуром. — Но не так, как твоя улыбка.
Невольно, уголки моих губ приподнимаются, и я уверена, это было его намерением.
— Ты такой обаяшка.
— Только когда она этого заслуживает. — Он оттопыривает карман со всяким барахлом, который полон медиаторов, дудочек, гвоздей, и лезет своей дрожащей рукой во внутрь. Что он ищет?
Ох! Я выхватываю булавку, находящуюся рядом с его ищущим пальцем и шарю в поисках еще одной.
— У тебя есть еще одна?
— Нет, только эта.
После нескольких хитрых приемчиков, мне удается скрепить переднюю часть своей рубашки и одарить Стоджи благодарной улыбкой.
Слегка погладив меня по голове, он подгоняет меня.
— Давай. Уходи отсюда.
Он имеет в виду, идти в школу, чтобы я смогла выбраться из этого дома. Из Трема. И этой жизни.
— Я так и планирую. — Кладу на стол кусочек хлеба.
— О, нет, не в этот раз. Забирай его.
— Меня накормят в школе.
Я знаю, он отчетливо слышит ложь в моих словах, но все равно соглашается.
Когда поворачиваюсь, чтобы уйти, Стоджи хватает меня за запястье так сильно, что я никогда бы не подумала, что он на такое способен.
— Им повезло, что ты есть у них. — Его темные глаза сверкают. — Этим сукиным сынам чертовски повезло. Не позволяй им забывать об этом.
Он прав. То, что моя семья не в состоянии предложить состоятельные пожертвования, или у меня отсутствуют влиятельные связей, не делает меня человеком, принимающим подачки. Моя четырехгодичная стоимость обучения была полностью оплачена, когда мне было десять лет, а в четырнадцать я прошла необходимые прослушивания, так же, как и мои сверстники. Пока я продолжаю затмевать остальных в курсовой работе, концертах, эссе и поведении, академия, возможно, не будет так сурова по отношению ко мне и не исключит меня.
Оставив поцелуй на морщинистой щеке Стоджи, я направляюсь к автобусной остановке, не в состоянии преодолеть вновь вернувшийся страх. Что, если мой новый преподаватель музыки возненавидит меня, откажется наставлять или поддерживать в процессе обучения в колледже? Папочка был бы в отчаянии. Боже, это такая невыносимая боль. Папочка наблюдает за мной? Видел ли он то, чем я занималась, чтобы свести концы с концами? То, чем я собираюсь заняться снова, как только наступит вечер? Скучает ли он по мне так же, как я по нему?