Мракан-сити
Шрифт:
— Вас кто-то мог сдать?
Римлянин все с меньшей охотой отвечал на вопросы Свифта:
— Мог. А, может, убийца погиб вместе с остальными людьми в метро…
— Я так понимаю, то послание было не первым…?
— Правильно понимаете…
Разговор между поборником закона и преступником завершился так же мирно, как и начался…
Сет и Луиза подошли к мониторам. Только через пять минут они заметили на столе два листа и тонкий карандаш, которые убийца специально оставил им для решения отобразившейся на дисплеях головоломки — кучи деталей, скрытых под двузначными числами, разбросанными
— Что будем делать? Я не способен это решить… — мэр облился потом, увидев расстроенное и одновременно разъяренное лицо подруги «по несчастью».
У Сименс заклинило, и она решила сорвать злость на своем сокамернике:
— Ты абсолютно ничтожен! Ты ничего не можешь!
Картер заорал в ответ:
— А что можете вы, простите?
— Но вы мэр, вы должны знать историю!
— Возьмите себя в руки. Мы еще не знаем, по чьей вине здесь заперты — он взмахнул рукой перед самым носом «сестренки», — Если это дерьмо спровоцировала ваша несчастная газетенка, я обяз…
И получил ладонью. От «сестренки». Щека вмиг покраснела.
— Да к тому же еще и хам!
Пока «подопытные кролики» разбирались между собой, по ту сторону стены убийца наблюдал за их руганью с экранов мониторов. Он махал пальчиками, улыбался и в то же время дико нервничал. О причинах его волнения было известно лишь ему одному, но… «кролики» волновались не меньше.
«Если мне предстоит умереть от жуткого недуга, я и их с собой заберу. Сейчас мы поиграем».
Ругань прекратилась. И настала пауза. На одну минуту головоломка с экранов исчезла, вместо нее появилось очередное четверостишье, предупредившее подопытных о сроках выполнения поставленной задачи.
ВЫ КРИЧАЛИ, ВЫ БОЛТАЛИ, ВАШИ ЯЗЫЧКИ УСТАЛИ. НО ВДРУГ ВЫ ЧТО-ТО ПОТЕРЯЛИ — ВРЕМЯ, КОТОРОЕ ВАМ ДАЛИ.— Господи… — проглотил слюну мэр, — Чуть не забыл, мы не в том положении, чтобы ругаться. Будем думать, хоть как-то пытаться спастись…
Луиза считала аналогично — если они хотят выжить, любые ругательства будут неуместны, да и «на ножах» ничего не решить. Уже через минуту на мониторах снова красовались разноцветные пазлики. Заключенные начали вспоминать школьные годы для имитации надежды…
— Вы помните что-нибудь? Уроки, занятия… — спросила Сименс, которая сама не помнила ничего. Даже имя учителя, ведшего историю, не то что даты эпохальных событий!
Сет с горечью признал:
— Нет, ничего не помню…
— Все, что у меня когда-то было в голове… — загрустила девушка, — Все это ушло…
— Наш случай — один из редко встречающихся — мэр всё еще признавался сам себе, насколько все плохо, — Ситуация, когда школьные знания могли бы спасти…
И это было нельзя не признать.
— Если мы не знаем ничего, значит, и не спасемся? — Сименс посмотрела в уставшие глаза Картера.
Тот чуть не заплакал…
Как лейтенант Фернок и говорил, доктора слили Бёрку информацию, «за отдельную плату». Денег, которые дал полицейский, хватило на покупку сведений о регулярных посещениях прокурорского.
Отблагодарив любезнейшего Эрне Бартоломью парой добрых слов, офицер немного потоптался на месте, затем взял волю в кулак и зашел в камеру. В камеру под номером двадцать пять!
В одиночном помещении по-прежнему томилась черная душа.
По-прежнему черная не от угрызения совести, а от отсутствия ближних, от серой, сплошной, непроглядной занавесы, называемой тоской.
«Помню последний день предыдущей осени, отмеченной безрадостностью последних лет, такой же незаметной, как и остальные времена года. Во сне мне лучше, чем наяву, и близкие там не такие, как в жизни, от этих образов веет добром, а не злостью. В моей ситуации единственный выход — быть одинокой, потому как любой, кого коснется моя аура, сойдет с ума от подхваченной инфекции страданий, и возможно, разделит мою незавидную участь — с головой уйдет во тьму, в которой обитает ныне умершая не плотью, так духом носительница негатива Скарлетт Кригер».
Уолтер планировал было сразу поднадавить на субъекта. Но… не думал, что она — сильно страдающая женщина, вид которой пробуждал в человеке теплые ощущения — ощущения грусти, угнетающие и одновременно вызывающие крепкое сострадание.
Внутренний баланс угнетенности и жалость — то, из чего состояла аура узницы. Уолтер, сердце у него не холодное, скорее, наоборот, на редкость чувственное, раскрыт рот только спустя десятиминутья загробного молчания.
— Я навестил вас, чтобы помочь — начал офицер, — Если вам трудно разговаривать, простите за нежданный приход. Но, надеюсь, вы мне поможете.
Пациентка повернулась к полисмену, и тот понял по ее отечному лицу — она недавно плакала, возможно, больше, чем просто лила слезы. Горевала, как горюют немногие… на чью долю выпадает участь «молчаливой куклы».
— Вас зовут Скарлетт Кригер — Бёрк вспомнил, о чем только что болтал с врачами, — Но ваше имя уничтожили, его просто стерли из вашей памяти… — и этим очевидно необдуманным действием спровоцировал у женщины истерику: после долгого пребывания в практически коматозном состоянии больная закричала, схватилась за голову, забилась в угол камеры и начала звать на помощь.
Бёрк напугался.
«Даже страшно представить, что этот человек чувствует сейчас, какую душевную рану ей нанесли, и главное, за что?»
Затем Кригер (неожиданно для копа) взяла себя в руки. Тяжелое дыхание, сопровождающееся громкими, прерывистыми постанываниями, прошло через несколько минут. Ужас частично спал с лица бедняжки, отображающего все пережитые испытания, что подкинули ей братья-подонки.
— У меня нет имени, вы правы. Я не человек, не личность…
Бёрку становилось все труднее и труднее находиться рядом со Скарлетт, которая, как казалось, пыталась обрести связь с высшими силами путем самоугнетения — полюбиться богу через ненависть к себе.