Мракобесия
Шрифт:
У меня была депрессия. Не совсем уж жестокая, без принародных криков-воплей: «Ах вы, сволочи, видеть вас всех не могу!» – и битья посуды о головы случайно подвернувшихся соратников, а такая, нормальная, средней тяжести и в то же время в самый раз для того, чтобы выть на луну, писать мрачные стихи о смерти или просто вот так, скрестя ноги, пускать в потолок струйки сизого ядовитого дыма.
Надо, однако, признать, что из всех возможных вариантов я все же избрала наименее травматичный.
И это хорошо.
Практика, видимо,
Как же он там выразился? Совершенно из головы вылетело, надо же…
Что-то про самооценку, кажется. Неприятное. Столь же едкое и ядовитое, как режущий глотку сигаретный дым.
Обычно я не курю такие крепкие.
Но сегодня хотелось вдоволь потравить свой и без того уже измученный организм. Даже какая-то особая сладость была в этом изощренном издевательстве.
Ведь «мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть», не правда ли, господа?
Правда.
Я удовлетворенно кивнула самой себе и принялась вспоминать.
С чего же все началось…
Ах, кажется, я имела неосторожность намекнуть на то, что мрачный мой ангел в последнее время что-то часто стал где-то пропадать серыми безлунными ночами… И его любимая летучая мышка места себе не находит без своего обожаемого хозяина…
В одну из таких же серых безлунных ночей мы и познакомились. Мертвые листья падали к нам откуда-то сверху, кажется, с неба, в разлившихся по дворам синих лужах мог бы утонуть крейсер «Аврора», и было много людей, и многие из них мне были знакомы, но я была одна, и под заиндевевшими пальцами привычно плакали струны… или, стоп, быть может, что это было в другой раз?
Я чуть скосила взгляд в сторону. Когда же я брала тебя в руки в последний раз, подруга?
Нет, все же я была с гитарой в ту богатую лужами и мертвыми листьями ночь. Словно выхваченное из темноты карманным фонариком воспоминание – звон струн, невнятный, как журчание ручья, непостижимый безадресный людской говорок вокруг, чья-то рука с протянутым пластиковым стаканчиком…
Я была здорово пьяная тогда.
Но не слишком – потому что струны звенели, а людской говорок шумел ровно, не прерываясь, не взыгрывая резким истерическим взвизгом, брезжа где-то на дне сознания привычным обыденным фоном: обычные разговоры и обычные слова, из которых сейчас не вспомнить ничего, как ни старайся.
Что-то пелось и что-то пилось в ту серую безлунную ночь; как всегда, как всегда.
И у меня было паршивое настроение: ничего удивительного.
Блестя в серебристом полумраке белозубой улыбкой, он представился:
– Вадим, –
а я, всю жизнь недолюбливавшая улыбчивых и общительных (а он именно таким показался мне тогда), пожала его руку и как могла язвительно ухмыльнулась в ответ:
– Клара.
По-моему, моя язвительность была потрачена впустую тогда… Зная Вадима, этого вполне можно было ожидать.
Но я его не знала и, повторяю, была не совсем что бы трезва в этот момент.
И очень хотелось кому-нибудь
Порой я бываю довольно-таки агрессивной стервой…
Жаль лишь, недолго.
Я про стервозность, конечно. Агрессивность моя никуда от меня, как правило, не девается.
Я с сожалением потушила сигарету. В комнате было уже трудно дышать от дыма.
Если бы он вернулся сейчас, был бы скандал.
Но он не вернется, а значит, скандала не будет.
Как жаль.
В углу недовольно заворочалась Нелли. Она, что, тоже ярая противница никотина?
Я осторожно достала ее из клетки. Милый наш домашний любимец… Ни у кого больше такого нет.
Мне показалось, ее жутковатые глаза смотрят на меня осуждающе.
– Прости, – сказала я виновато, – я не думала, что так все получится.
Она отвернулась. Я посадила ее обратно в клетку.
Внезапно дома сделалось будто бы душно. Все кругом давило, все напоминало о случившемся пару часов назад, о брошенных вдогонку резких словах, о несправедливых упреках. Разом, словно открылись какие-то неведомые шлюзы, навалилось чувство вины.
Ведь я же знала, что так все обернется, что не нужно спрашивать…
Но так хотелось поставить свое «я», доказать, что я, черт возьми, здесь что-то значу.
Я быстро собралась (впрочем, что мне собираться?), накинула плащ и вышла из дома. Запоздалый вечерний моцион, если можно так выразиться.
Внеплановый поиск приключений на свою задницу, как сказал бы Вадим, если бы был здесь.
Все-таки поздно уже. И почему это только я такая безбашенная?..
Подсознательное стремление нарваться на неприятности?
Может быть.
Я зашагала по пустынному тротуару. Сквозь затянутое тучами небо не пробивалась ни одна звезда. А скандальный ноябрьский ветер гнал меня дальше.
Куда?..
И как же вокруг все до смерти памятно, как все жутко знакомо.
Сколько раз – я и Вадим по этим улицам, и моя холодная рука в его, и тонкий надменный профиль чуть повернут ко мне, и мы идем, и я как всегда не поспеваю за его широким стремительным шагом, и, стиснув зубы, как всегда молчу: потому что не привыкла просить.
А здесь, на углу, неподалеку от старого здания Университета, я однажды ударила его по лицу, сильно, хлестко и зло, и он молчал в ответ на мои слова и только язвительно улыбался, а я была, наверное, готова плакать от сухого, скрипящего на зубах негодования, от обиды, подрезающей сухожилия и приносящей только ветер и клекот птиц в урочище. Тогда казалось: все, и кончилось солнце, и едва сдерживает со мной слезы съежившееся серое небо, и больше уже совсем ничего не будет…
Но был новый день, и он, мрачный ангел мой, любовь и мука моя, так же легко, как если бы делал это уже миллион раз, зашел в мой дом, и я, разумеется, уже не отпустила его назад, и хотя никто так и не признал своей вины, но все-таки – ведь мы могли быть вместе.