Мракобесия
Шрифт:
«Лишь когда человек изживет в себе раба и гиену…», – вспомнились мне слова отца. Как хорошо эти слова звучали дома, на наших залитых лаской полянах, в наших светлых добрососедских домах! Наверное, родители знали, что это такое – гиена и раб, но мы – младшее поколение, воспитанное на музыке и книгах, представление об этих понятиях имели самое смутное, по большей части именно книжное…
Здесь-то я хорошо понял, о чем говорил отец.
Но когда же, когда они изживут в себе раба и гиену, папа?! Когда?!
…Неудивительно,
Удивительно то, что я, кажется, его полюбил.
Вот уж, правда, извращение… Впрочем, ведь черная готика – это может быть даже красиво…
Да уж, эстет, ничего не скажешь.
Я и сам не заметил, как подошел к нашему с Марийкой дому. На душе была тоска, такая же глухая и черная, как небо над головой: в городе не увидишь звезд – в царство электрических фонарей огни небесные пробиться не в силах.
Дом? Теперь дом всегда там, где она. А без нее – не будет мне дома.
Банально, да? Наверное, очень; в общем-то, я сам догадываюсь, что банально.
Но ведь это же правда, не самообман, не лукавство, не романтические бредни юнца-первокурсника, ведь это же правда, самая настоящая, потому что я так чувствую, потому что я это знаю… Потому что я просто еще привык себе верить.
И поэтому-то даже в Багрянцы, к родителям, Настене, Женьке, тете Лёне уезжать не хочется. Потому что все это, такое дорогое, такое любимое все-таки теперь не дом мне, не истинный мой, подлинный дом.
Впрочем, с чего это я, интересно, взял, что сразу в Багрянцы, к отчему порогу?
Наивно.
Сначала – в Центр, в один из наших сумасшедших, суматошных, всеми мировыми проблемами сразу озабоченных технополисов. С докладом-с.
А как же еще?
Ведь та работа, которую я делал, касалась не меня одного, ведь от результатов исследований, что я проводил, зависела судьба столь многого. И, наверное, в первую очередь – судьба моей страны и, значит, судьбы всех близких мне людей.
Конечно же, я был не один такой – рыцарь без страха и упрека, с обоюдоострым кинжалом у пояса, полами серого плаща подметающий грязный асфальт. Но, полагаю, что нас действительно было немного. Вероятно, даже не более десяти? Не знаю. Эта информация была для меня закрытой, – и я прекрасно понимал, почему.
Э-хе-хе. Как там писали классики? «Цена шпиону без резидента дерьмо»? Угу. Надо полагать, действительно дерьмо. И что бы я делал без Маргариты?
Чем-то она напомнила мне Витку – такая же холодная, уверенная в себе, такая же ощутимо находящаяся «на своем месте». Интересно было бы узнать, как она во все это ввязалась. Может быть, местная, а, может быть, тоже уроженка Анклава?
Забавные все-таки существа меня окружают.
Я наконец-то добрался до дома. Никаких там домофонов или хотя бы древнего кодового замка, открывающего дверь от хорошего пинка ногой, тут отродясь
Первое, что бросилось мне в глаза, когда я вошел в прихожую, – это постеленное прямо на полу маленькое розовое одеяльце, ветхое и трогательное, в такие, кажется, раньше заворачивали младенцев. Сейчас на одеяльце расположилась Марийка – прислонясь к стене, поджала колени, обхватила ноги руками, – совсем как маленькая терпеливая девочка, ждущая матери.
– Что ты тут делаешь? – обалдело спросил я.
Она подняла на меня глаза.
– Пришел, – пожала плечами. – Надо же. А я-то тут с ума схожу… Как глупо.
Я опустился на корточки.
– Зачем ты?..
– Да просто так, – усмехнулась она. – Ради удовольствия, наверно. Нравится мне.
– О боже мой… Прости.
– Да ладно, чего уж там. Все нормально.
Я подхватил ее на руки. Она не сопротивлялась, только серьезно смотрела в мои глаза, ждала, видимо, что я скажу.
Едва ли не впервые мне пришло в голову, что разговаривать в квартире на эти темы могло бы быть не вполне безопасно.
– Давай прогуляемся, – сказал я, ставя ее на пол. Подал пальто. Ничему не удивляясь, она оделась, переобулась.
Мы вышли на улицу. Непривычная городская тишина как-то давила на уши.
И никого кругом… Как-то даже неуютно вот так, не одному, с Марийкой. Беспокойно.
Что же должна была испытать она за эти часы?
– Послушай, – произнес я негромко. – Очень скоро я должен буду уехать отсюда. Надолго. Вероятней всего, навсегда. Взять тебя с собой сразу я не смогу, прости, но это не зависит от меня. Ты поедешь за мной следом?
Она молчала.
– Заодно проверишь свои чувства, – я сглотнул. – Испытание временем, так сказать. А?
– А ты, оказывается, сволочь, Влад, – очень тихо и очень напряженно проговорила она. – А я даже не подозревала, какой сволочью ты можешь быть.
– Марийка…
– Да, – почти выкрикнула она. – Слышишь, да! Я поеду и с тобой, и за тобой куда скажешь. Черт возьми, зачем ты спрашиваешь! Не нужно спрашивать, понимаешь же, такие вещи нельзя спрашивать!
Я прижал ее к себе как мог крепко. Кажется, она всхлипнула.
– Ну прости. Пожалуйста, прости.
А ведь она все-таки святая – моя Марийка.
Четвертая глава
О выборе
Владислав
Стоит ли говорить, что ни я, ни Марийка в эту ночь не выспались. Точнее не спали практически вовсе: вряд ли следует считать за полноценный сон те несколько часов, что урвали мы у дня уже много позже того, как небо окрасилось бледным городским рассветом.
Но и спать мы по вполне понятным причинам не могли.
А днем – предстояло сделать еще слишком многое, чтобы позволить тратить ставшее действительно драгоценным время на сон.