Мракобесия
Шрифт:
Я отвел взгляд. Надо будет сделать, конечно, не тянуть же до бесконечности. Надо будет сделать…
Наверное, глупо и совсем по-детски вот так вот все откладывать и откладывать эту встречу. В конце концов, не все знакомства и контакты в нашей жизни приятны и располагают к дружеским посиделкам за чашечкой кофе у камина.
Но сама мысль о необходимости видеться, разговаривать и обмениваться рукопожатием с этой женщиной навевала легкую тошноту. Колючие глаза, колючий жесткий голос, не лишенный, впрочем, какой-то завораживающей, необъяснимой притягательности, длинные хрусткие паучьи пальцы с ухоженными, всегда накрашенными бесцветным блестящим лаком ногтями, тщательно уложенные короткие и совершенно седые волосы – в ее-то возрасте… Некрасивое тонкое лицо и такая же тонкая
Эта женщина не просто мне не нравилась. Она вызывала какой-то иррациональный, топкий мучительный страх, смешанный с ощущением бесконечной, непоправимой и непреодолимой чуждости ее, инородности, далекости от всего того, что я знал, чем жил и на что надеялся.
В свою очередь, я категорически не понимал ее образа жизни, взглядов и устремлений… Что, конечно же, не могло быть причиной для невыполнения давнего обещания, данного мной Марийке. А значит, следовало в который раз собрать негустую нашу волю в кулак и заняться делом: реальным делом, а не всегдашним молчаливым нытьем в воображаемую жилетку.
Мысленно я дал себе зарок не позднее завтрашнего утра позвонить Елене и договориться о встрече. Тянуть с этим столько времени уже действительно становилось неприличным.
– Хорошо, лапа, как скажешь, – покорно согласился я, а Марийка удивленно приподняла тонкие брови: с чего бы это я стал вдруг таким уступчивым…
Время до означенных шести часов пролетело быстро (верней, не до шести даже, а до пяти с четвертью, на которые мы порешили выходить из дому). Разные хозяйственные дела, давно уже откладываемые «на потом» и вот наконец подступившие к горлу: хоть режь, а делать надо, – пробежка до ближайшего супермаркета, несколько телефонных звонков и в их числе – бесплодная попытка связаться с Еленой (я испытал какое-то стыдное облегчение, когда она не взяла трубку), – и вот уже пришла пора торопливых сборов: на часах ровно пять.
Марийка же была уже при полном параде (не зря она меня запрягла сегодня на общественно полезные работы, выкроив себе время на макияж и прическу; а впрочем, я был на нее не в обиде: оно того стоило): узенькие джинсики в обтяжку, светлая блузка из тонкой полупрозрачной ткани и короткие сапожки на высоком каблучке. На голове что-то сумасшедшее, но тем не менее весьма привлекательное: смесь черного с золотым на волосах, стриженных в «полукаре», – и без того симпатичная мордочка намазана до первостатейной неотразимости, – словом, мне захотелось плюнуть и на этот день рожденья, и на все прочее, аккуратно снять с нее совершенно ненужные тряпки и уложить на хлипкий расшатанный диванчик (хотя можно бы и не укладывать, это ведь вопрос непринципиальный)…
– Ну как? – покружившись по комнате, спросила она моего мнения.
– Хорошо, даже слишком, – раздраженный неисполнимостью своих эротических мечтаний, хмуро ответил я.
– Вечно тебе все не нравится! – возмутилась Марийка.
– Да уж ладно, – смирившись, вздохнул я. – Пойдем, солнце мое незакатное…
Фыркнув в ответ, моя дорогая подобно вихрю понеслась по квартире в поисках неведомо где оставленной сумки…
А на улице накрапывал редкий противный дождь, ветер подхватывал мелкие капли и зло швырял их в лицо, каждый раз умудряясь доставить какую-то совсем новую и детскую обиду; после пары таких холодных швырков даже сияющая от радости Марийка как-то потускнела и съежилась, она тоже очень не любила, когда мокро и холодно.
Однако трамвая ждать долго не пришлось, и я счел это добрым знаком: я, в общем-то, сейчас был склонен искать (и непременно находить) в окружающей действительности именно добрые предзнаменование, нежели наоборот, и даже промозглая сырость улицы не могла стать мне в этом помехой.
Ничего, подумал я. Настоящим командос нипочем холодный осенний дождь. Настоящим командос вообще все нипочем, а уж тем более какие-то несчастные потоки воды с серого унылого неба… Почувствовав, что опять скатываюсь в какой-то вязкий расшатанный пессимизм, я с искусственным оживлением завертел по сторонам головой. Но вокруг кроме Марийки не было ничего яркого и интересного, так что я постарался
А ведь интересно, как мы сошлись. Просто натуральные муж и жена, что сказать.
Даже не верится, что еще год назад ее не было рядом, что она жила какой-то своей отдельной, совершенно другой жизнью, что и я жил так же отдельно и по-другому и даже и помыслить не мог, что совсем скоро бок о бок со мной будет зябко поводить плечами и кутаться в тонкое верблюжье одеяло какое-то новое незнакомое существо, о котором я ведь по сути до сих пор толком ничего не знаю… И не то что бы времени не было разобраться, а даже и не хотелось как-то, из какого-то дремучего эгоистического чувства: моя, и все, что было до, не имеет ровно никакого значения, моя и значит только моя, и никто больше из твоей прошлой жизни, ни Елена, ни кто-либо еще никаких претензий иметь на тебя не может, и плевать я хотел, что они все об этом думают, потому что ты моя и все тут.
Нет, я, конечно, собирал кое-какую информацию о ней: из ее же рассказов, воспоминаний, случайных оговорок, – но все это имело по большей части чисто практический интерес, от чистого исследовательского любопытства тут ничего не было, а просто: чего в дальнейшем можно ожидать. Что ни говори, а я, наверное, могу быть очень предусмотрительным человеком, когда мне это необходимо. Конечно, можно привести сколько угодно примеров вопиющего разгильдяйства с моей стороны… но все это несерьезно и вызвано обычно самой махровой леностью, а не неумением предвидеть последствия каких-либо поступков или событий.
…У Юленьки, как и ожидалось, нас встретили с распростертыми объятиями – отнюдь не в переносном смысле этого слова, как можно было бы подумать. Я с удовольствием отметил, что выглядит она как и полагается имениннице, то бишь замечательно: хотя и в своей обычной длинной, до щиколотки юбки, которую я, признаться, терпеть не могу за отвратительную особенность скрывать стройные юленькины ножки, но зато в какой-то вполне соблазнительной кофточке (мне-то что, Марийке я, само собой, не изменяю, но вот с точки зрения голой эстетики мне совершенно не все равно, как выглядят и во что одеты окружающие меня прелестные дамы), золотистые волосы классического «венецианского» оттенка мягкой волной спускаются по спине, голубые глаза против обычного подкрашены и кажутся оттого еще больше… Я не поклонник блондинок, но сегодня вынужден был признать, что Юленька смотрится настоящей красавицей – редкостной, природной красавицей, неудивительно, что мужики липнут к ней как мухи.
Что характерно, она совершенно не кокетка: возможно, как и любая женщина, которой внимание с рождения доставалось даром и которая и подумать не может, что для этого необходимо прилагать какие-то усилия.
– Ой, как я рада, что вы пришли! – с сияющими глазами кинулась она расцеловывать сначала Марийку, а затем и меня. – Я так боялась, что ты не сможешь, – обратилась она ко мне, – из-за работы или еще чего-нибудь. Да раздевайтесь же, проходите, что вы на пороге стоите!..
Мы не стали стоять на пороге и прошли в комнату. Под восторженные ахи именинницы (почетная обязанность вручать подарок и говорить приличествующие случаю слова была возложена на Марийку) я несколько огляделся и поздоровался с присутствующими. Расклад был интересный и даже неожиданный, но, по всей видимости, женская непоследовательность (и непосредственность!) были здесь не причем, а просто Юленька решила никого не обижать и пригласить всех: вполне даже в ее духе. К примеру, здесь был Аркаша, которого я после летних неприятностей (отдельная и довольно-таки нудная история) никак не ожидал здесь встретить, – темноглазый и темноволосый обаяшка с широкой голливудской улыбкой и манерами человека, который не привык слышать «нет». С ним была Жанна – рыжая, как пламя, и стройная, как серна, а у меня с рыжими совсем особые счеты, да к тому же она тоже была в длинной юбке, что меня бесило, поскольку носила она ее в отличие от Юленьки не из-за требований религии, а соображений личного вкуса. Кроме этого, Жанна была остра на язык и излишне надменна с прочими дамами: я знал, что Марийкой она недолюбливаема и, кажется, вполне справедливо.