Мстислав Великий
Шрифт:
— Это что ж деется-то, великий князь? — с порога чуть не закричал он. — Я ж тебе крест целовал, а ты мою вотчину от вора не хочешь сберечь? Почто ешь, пьёшь и прохлаждаешься, когда на Руси такой разбой чинится? Давно уж все сроки вышли, как ты должен был на Ольговича пойти! Я давно готов, только слова твоего жду! Пойди на Всеволода!
Мстислав слегка ошалел от такого напора. Но и возмутился тоже. Чтобы какой-то князь из рода изгоев смел указывать ему, великому князю и сыну самого Мономаха, что делать?..
Тут на память пришёл отец. Владимир Мономах никогда не отступал от принятого решения, но всегда старался сделать так, чтобы всем было хорошо.
Ярослав стоял перед Мстиславом раскрасневшийся, усталый и злой, и великий князь кивнул ему:
— Поди отдохни с дороги. Я с боярами переговорю и скажу тебе всё.
Вошёл дворский, с поклоном пригласил муромского князя следовать за собой.
Семён Славятич, как узнал о приезде муромского князя, отправил в Чернигов гонца, и Всеволод снова снарядил в Киев посольство с новыми дарами. Каждый боярин получил свою долю, но ещё больше даров вслед за этим поездом привезли в монастыри. Семён Славятич присоветовал, чтобы больше всех даров получил Андреевский монастырь, где игуменом был уважаемый ещё Мономахом черноризец Григорий. Туда сверх прочего отвезли несколько редких книг и вышитый Рогнедой полог для иконы Богородицы.
Получившие богатые дары, бояре хором отнекивались, объясняя нежелание воевать тысячей разных причин. И полки, дескать, распущены, а пока их соберёшь и вооружишь заново, там Великий пост и распутица, а после неё сразу сев. И кто хворает, кто сына женит и занят другими делами. И даже — что дело это семейное, пущай стрый с сыновцем сами разбираются, а киянам в черниговском деле нечего кровь проливать. Вот кабы Ольгович на левый берег Днепра замахнулся — тогда мы все, как один. А пока он тихо сидит на своём месте — так и мы со двора никуда. Некоторые бояре подучали своих людей, и те кричали на площадях, что войны не надобно. Люди подхватывали крики, но неохотно — знали, что, коли князь прикажет, идти придётся.
Как назло, Русь жила без патриарха. Преподобный Никита умер в прошлом году, ненадолго пережив Мономаха, а нового Византия всё не слала. И Мстислав порешил собрать всех епископов и игуменов монастырей, чтобы соборно обсудить, что делать.
Сошлись в пустующем митрополичьем дворце. Епископы сидели на лавках вдоль стен, Мстислав — на стольце подле пустующего стола патриарха. Он и повёл речь.
— Святые отцы! Летом свершилось небывалое дело — не брат на брата, сыновец на стрыя, презрев старшинство, поднял руку и изгнал с родового стола. Свершилось сие в Чернигове, в роду князей Святославова корня. Всеволод Ольгович, сын Олега Святославича, захватил Ярослава Святославича Муромского, который по старшинству занимал Чернигов. Надо было покарать злодея, да не чужой он мне — зять родной. Да и Олег Святославич князем черниговским в своё время был, в то время как Ярослав город по лествице занял. Однако же я великий князь, Ярослав Святославич мне крест целовал, и должен я своих верных подручников защищать. Присоветуйте, святые отцы, как поступить? Поступить ли по клятве или презреть её?
Священники переглянулись. Ольгович одаривал все монастыри втайне, объясняя свой порыв благочестием — дескать, не устаю благодарить Господа за то, что даровал мне вотчину отца моего, и, будучи князем Чернигова, не устану и далее делать богатые дары. Каждый игумен или епископ мнил себя одним из немногих счастливцев и ревниво косился на соседа.
С места поднялся игумен Григорий из Свято-Андреева монастыря. Мстислав даже улыбнулся, когда этот тихий, неприметной внешности человек, с мягким голосом и всегда грустными глазами, взял слово. Ещё будучи простым мнихом, Григорий часто гостил на княжьем подворье и отпевал Владимира Мономаха. Как и прежний великий князь, был он учёным книжником и любил писать сочинения.
— Князь, — промолвил Григорий, слегка наклоняя голову, — терзания твои выдают душу великую и помыслы чистые. Клятва княжеская да нерушима будет, однако Господь сказал: «Не клянитесь вовсе, но да будет слово ваше «да» — да, «нет» — нет». Ты поклялся — и должен клятву исполнить, иначе будет на тебе грех клятвопреступления. Однако ежели ты её исполнишь, то прольёшь кровь христианскую, а это грех ещё больший. Поэтому, из двух зол выбирая меньшее, лучше бы тебе нарушить клятву, чем пролить кровь!
Мстислав сидел, недоумевая. Сказать по правде, совсем не таких слов ожидал он от всегда прямолинейного и честного игумена.
— Стало быть, войне не бывать? — переспросил он.
— Не бывать, ибо в народе сказано: «Худой мир лучше доброй ссоры!» И Христос учил: «Аще ударят тебя по левой щеке, подставь правую».
— Но коли я нарушу клятву, на мне будет этот грех!
— Княже, — вступил игумен Прохор, новый настоятель Печерского монастыря, — грех сей мы тебе отпустим, и да будет он на нас!
— Мы тебе присоветовали покончить дело миром, презрев клятву, — мы пред Господом и ответим, — кивнул Григорий. — А на тебе, князь, несть греха!
Не хотелось Мстиславу слушаться священников! Ярослав Святославич будет обижен, Ярополк Переславльский тоже, не говоря уж о юном Изяславе... Но не спасает ли он жизнь сына, отрекаясь от войны? Ведь его брат, Изяслав Владимирович, княжив в Курске, тоже пошёл войной против черниговского князя, отца Всеволода, и погиб. Вдруг допустит судьба, чтобы всё повторилось? Тогда — Мономашич и Святославич, теперь — Мстиславич и Ольгович!
Нет! Судьба даёт ему шанс! Он слишком любил Изяслава, чтобы потерять его!
Так успокаивал себя Мстислав Мономашич, князь киевский, когда на другой день после собора призвал Ярослава Святославича и объявил, что, коли желает тот воевать, пусть сам и воюет. А он кровь христианскую лить не станет и на родного зятя не пойдёт.
Молча, с бледным, окаменевшим лицом выслушал Ярослав Святославич сии слова. Потом также молча поклонился и, повернувшись, неверными шагами покинул княжеский терем. Жестом велел собираться и уехал в тот же день. И лишь когда его дружина выехала из ворот и поспешила берегом Днепра прочь, не сдержался, дал волю злым слезам и, вымещая досаду на неповинном коне, стегал и стегал его плетью, заставляя идти вскачь по глубокому снегу — навстречу засыпанным снегом муромским лесам, где отныне придётся жить ему и детям его, не надеясь когда-нибудь вернуться на Русь.
Мстислав провожал взглядом муромского князя, пока мог видеть. Он тоже не был радостен, отнимая у старшего стол в пользу младшего, но утешал себя тем, что его отец, Владимир Мономах, в своё время отнял стол у старшего Святославича и отдал его сыну в обход всех обычаев. Значит, он, Мономашич, просто не мог поступить иначе.
5
Ярослав Святославич затаился в Муроме, унеся в сердце обиду на Киев и Чернигов, но о нём вскоре забыли, ибо сидел он далеко, на окраине Руси, рядом с мордвой и муромой, и помешать остальным князьям не мог. Но кроме него нашлись недовольные.