Мстислав Великий
Шрифт:
— Мстислав Мономашич не допустит этого!
— С тестем своим, — Всеволод многозначительно примолк, — я сам разберусь. А ты, ежели не хочешь, чтобы я передумал, иди своей дорогой. Коня князю муромо-рязанскому!
Толпа северцев расступилась, и коновод подвёл Ярославу Святославичу чалого мерина. Князь хотел было потребовать, чтобы вернули его вороного жеребца, но взглянул на суровые лица дружинников и раздумал. Надежда, что великий князь заступится за него, ещё оставалась. И Ярослав Святославич вскочил в седло.
3
Отозвавшись
Изяслав Мстиславич, следуя наказу отца и стрыя, целыми днями не слезал с седла. Вместе со своей дружиной, заняв Курск и выгнав посадника, он разъезжал по земле, ожидая нападения. От реки Выри до него дошла весть о подходе поганых, и молодой князь, кликнув боярина Ольбега с его полком, поспешил туда.
К Выри шли окольным путём — гонец поведал князю о половцах через вторые-третьи уста, и истина исказилась. Никто не мог сказать, сколь велика вражья сила, где именно стоят, куда пошли, если захотели.
Лето подходило к концу, стояли душные, грозовые дни зарева-месяца. Трава в степи начинала желтеть и становилась грубой, смолкали кузнечики, не было птичьих голосов. Изяслав ехал впереди своей дружины вместе с боярином Ольбегом. Про старшего сына знаменитого Ратибора говорили, что у него сердце обросло шерстью — так жесток и груб бывал он порой. Но Изяславу по нраву пришёлся суровый воин — юноша хотел стать таким же и с восторгом перенимал его привычки.
Река Локна, как и Вырь, впадала в Сейм. Она вилась меж балок, поросших лесом. Тут и там попадались перелески и луговины. Кабы не половцы, как тут хорошо было бы осенью погонять туров, оленей и диких коней! Молодые глаза Изяслава раз за разом обегали окрестности — а вдруг да встретится табунок? На многие версты окрест было тихо и спокойно, а до Выри ещё далеко. Можно себя и побаловать.
Зоркие, молодые глаза Изяслава и заметили всадников.
— Глянь-ка, Ольбег. — встрепенулся он. — Чего это там?
Старый боярин подался вперёд.
— Поганые, — выдохнул он.
— Так близко?
По тому берегу Локны, скрываясь за редколесьем, двигались десятка полтора всадников. По тому, как они шли — быстро, но уверенно, можно было понять, что это никак не разведчики — послы либо половцы, уверенные в себе.
— Перенять их надо, княже! — рыкнул Ольбег Ратиборыч. — Вот погодь — как к берегу подойдут да переправу зачнут...
Остальное нетерпеливый Мстиславич дослушивал на скаку. Он был счастлив — первый самостоятельный поход, и такая удача!
Курское Посемье было вотчиной князей Святославова дома — ещё на Любечском снеме Владимир Мономах одарил Курском Давида Святославича, а тот отдал город брату Олегу. До сей поры границы не нарушались, и лишь сейчас Мстислав решил отнять Посемье у Ольговичей — как военную добычу взамен Чернигова и для того, чтобы воспрепятствовать половцам приходить на Русь. Ничего не знавшие об этом послы хана Сакала шли по Курской земле, как по родной степи, и даже не сразу заподозрили неладное, заметив на том берегу урусов. Русский князь звал их на бой — наверное, это его передовая дружина. Опомнились же половцы только когда были взяты в плен.
Долго ждали послов из степи — ханы Селук и Стваш, ждал в Чернигове Всеволод Ольгович. Но напрасно он вглядывался вдаль — не идёт ли с востока орда. Вместо неё приехали Иван Чудинович и Борей и поведали, что половецкие послы, отправленные к Ольговичу, пропали без следа, и ханы, тревожась за участь своих батыров, увели орду назад. Но, будучи по-своему честными, они вернули часть даров.
Всеволод хмуро выслушал бояр и отпустил их взмахом руки. Ему не было жаль даров — пусть пропадут хоть все! — он уже понял, чьих это рук дело, и совсем не удивился, когда из Киева пришёл новый посол, привезя грамоту от князя Мстислава. «Что еси сделал? — писалось в ней. — Привёл еси половцев и не успел ничтоже». Презрительно-высокомерный тон грамоты словно говорил Ольговичу. «Что, взял? Забыл, кто здесь старший князь?» Мстислав уже больше не предупреждал и ничего не предлагал — он давал понять, что теперь у Ольговича нет помощников и заступников и ничто не помешает Киеву покарать его.
Тяжко в те дни было в Чернигове. Братья Иван и Глеб, сидевшие в Курске, прискакали с дружинами и поведали, что их выгнал оттуда Изяслав Мстиславич. Вместе с ними отъехал кое-кто из бояр, но большинство осталось — было жаль бросать угодья. Младшие княжичи пополнили черниговскую дружину своими воями, но легче от этого не стало. У великого князя было слишком много союзников, он обложил Чернигов с двух сторон и ждал, чтобы замкнуть кольцо. Вестей о подходе киян и переяславльцев ждали со дня на день.
Рогнеда мучилась вместе со всеми. Молодая княгиня разрывалась — с одной стороны, ей было жаль любимого отца, а с другой — был муж, любимый не менее. Ей нравилось быть княгиней стольного Чернигова, но не хотелось и кровопролития.
В тот день, когда прискакали младшие Ольговичи, Всеволод долго не ложился спать — сжавшись в комочек, Рогнеда сквозь стену слушала, как он ходил по горнице, шлёпая босыми ногами. Наконец княгиня не выдержала, вскочила и, как была, в одной сорочке, ринулась к мужу. С разбегу, распахнув дверь, прижалась, обхватив руками.
— Ты чего? Чего? — попробовал отцепить её руки Всеволод.
— Севушка, страшно мне! — зашептала Рогнеда. — А ну как батюшка на тебя войной пойдёт?
— Пущай идёт! Мне отец завещал Черниговом править. Мне десять лет было, когда он на Русь воротился, я помню. Теперь я князем черниговским стал — им и погибну, а назад не поворочу!
— Помирился бы ты с Киевом?
— Ни за что! Я в своём праве!
— Ой, Севушка! Ой, оставишь ты меня вдовой! — заголосила Рогнеда шёпотом, и Всеволод наконец оторвал руки жены и отпихнул её от себя: