Мстислав Великий
Шрифт:
— Отец твой и без того силён, — сказала Христина. — Вся Русь Мономаха слушает.
— Вся да не вся. Ярославец да полоцкие князья сами по себе. Их к себе привязать надобно, а не получится — силой приструнить. А то станут тянуть каждый на себя — и раздерётся Русь, и погибнет. Крепить нам надо страну, а мирно сделать это можно лишь полюбовно. Мы единого деда внуки, единого корня ростки — так должны держаться вместе, ибо как Русь — наша, так и мы — Руси принадлежим.
Христина тяжело вздохнула, опуская голову. Она была согласна с мыслями мужа, но никак не могла применить
— Всеволода женить надо, — перевёл на другое Мстислав. — А невесту ему выберем из девиц Святославичей.
— Что?
— Вон у Давидича Черниговского две дочери...
— Так они же ещё совсем девочки! И пяти годков старшей нету!
— Подождём, пока подрастут. Лет через десять можно свадьбу справлять. Ты согласна?
— Да, — кивнула Христина. Мысли её были заняты другим, опять перекинулись на судьбу дочери Елены.
— С Хеленой... как? — помолчав, вымолвила она.
— Дело решённое. Ты поговори с нею, подготовь. Пущай знает. А я отцу отпишу.
5
Когда Елена переступила порог материной светлицы, Христина с жалостью посмотрела на дочь. Маленького роста, бледная, светлокосая, с опущенными долу глазами, она казалась тенью своих сестёр. Всегда тихая, послушная, слова от неё лишнего не услышишь. Христина жалела дочь, понимая, что ей будет нелегко в жизни, и надеялась лишь, что девочке достанется понимающий, любящий муж, такой, какой в своё время достался ей.
— Звала, матушка?
— Присядь, дочка. — Христина подвинулась на лавке, привлекая дочь к себе.
Они посидели молча. Мать гладила шелковистую косу дочери, представляя, как совсем скоро её расплетут, чтобы переплести на две косы и навсегда упрятать под венец. Елена молчала. Молчать для неё было так же привычно, как для Ксении — смеяться и петь, а для малютки Рогнеды — заливаться басистым плачем, требуя внимания.
— Я хотела тебе сказать, — не выдержав молчания, начала Христина, — ты уже большая. Ты стала девушкой, и для тебя скоро начнётся новая жизнь. Рано или поздно это случается в жизни каждой женщины, и надо благодарить судьбу, что дожила до этого...
Елена всё молчала, теребя тонкими пальцами шёлковый поясок, и не смотрела на мать.
— Ты знаешь, что Мальфрида в прошлом году вышла замуж и уехала от нас в Норвегию, — продолжала мать.
Елена кивнула, не поднимая глаз.
— Тебе не было жалко с нею расставаться?
Девушка покачала головой.
— Ох, Хелена... Я должна тебе сказать... Скоро настанет твой черёд. По осени ты тоже выйдешь замуж... Нет-нет, ты не уедешь так далеко. Твой дедушка и отец сговорили тебя за князя Ярослава из Владимира-Волынского. Это очень богатый край. Правда, он не похож на Новгород, но тоже Русь. А князь Ярослав... ты его не бойся. Пусть он старше тебя, но муж и должен быть старше жены. Ты, главное, будь послушной и доброй женой. Это нелегко, но ты справишься, ты же умная девочка... А я тебя научу всему, что надо знать, помогу советом...
Елена глядела в пол, и Христина осеклась.
— Что ты молчишь, Хелена?
Девушка что-то прошептала одними губами.
— Что-что?
— Воля твоя.
— Ты... согласна?
— Да, — выдохнула дочь. — Позволь мне уйти.
— Иди, — кивнула поражённая Христина.
Елена встала и молча вышла. Не говоря ни слова, опустив глаза, она прошла в свою светёлку и только там дала волю слезам.
Ярославец не сразу воротился из похода во Владимир-Волынский. На полпути его застигла весть о смерти Давыда Игоревича Дорогобужского.
После снема в Уветичах, когда князья осудили его и лишили Волыни, даровав в кормление несколько малых городцов и четыреста гривен откупного, чтоб не так зазорно было, он присмирел, жил в своём Дорогобуже, носа не казал, вместе с сыновцем Мстиславом и сыном Всеволодком. Мстислав, побывав в Палестине, воротился овеянный славой, но полученные там раны не давали покоя. Он хворал и всё реже принимал участие в совместных походах князей. Сам же Давыд старел, дряхлел и умер в конце весны, отойдя в мир иной тихо и спокойно.
Ярославец прибыл в Дорогобуж вскоре после похорон, помянул дальнего родича и прежнего неприятеля-союзника — как-никак вместе с отцом восставали на Василька Теребовльского, а от руки Давыдова воина погиб младший брат, — накоротке переговорил со Мстиславом, неуклюже утешил Всеволодку и уехал к себе.
Там и застала его весть от отца — мол, уговорился с Мономахом женить тебя на дщери его семени.
Ярославец сразу подумал о Евфимии. Девушке шестнадцатый год. Он не видел её с прошлой весны. Какой она стала? У них не было времени на долгие встречи и сердечные беседы. Они не давали друг другу никаких клятв. Просто так получилось...
...После смерти матери дочери жили затворницами — старшая Евфимия опекала младшую, Агафью, которая была совсем девочкой — в год смерти Гиты ей было не более четырёх лет. Как-то Агаша выбежала на задний двор, где осматривали коней молодые князья. Евфимия выскочила следом — и попалась на глаза Ярославцу. Тот запомнил, как без смущения, но чинно беседовала девушка.
Потом они виделись ещё два раза — раз в крытых переходах Мономахова терема и ещё раз, накоротке, в день отъезда. Было только одно жаркое торопливое объятие, короткий, как украденный, поцелуй, несколько в спешке сказанных слов — и всё. На обратном пути Ярославец не смог заехать в Переяславль — торопился к отцу в Киев, ибо Святополк был плох. А потом завертелись дела...
Ярославец ушам своим не поверил, когда узнал, что заместо Евфимии ему из Новгорода везут другую девушку — не дочь, а внучку Владимира Переяславльского, Елену Мстиславну. Сгоряча чуть было не отказался — хорошо, отцовы бояре вовремя переубедили.
— Не ладно, княже, поступаешь, — увещевал Путята Вышатич, приехавший из Киева звать Ярославца на свадьбу — играть её надлежало в городе великого князя. — Мало того что супротив отцовой воли идёшь — девку осрамишь, и с Мономашичем в распрю войдёшь, Мономахово племя ныне сильно. Даже Святославичи — и то под его рукой ходят. Хочешь, чтобы на тебя все ополчились? Бери княжну! А там поглядим.