Мстислав Великий
Шрифт:
Ставр сразу узнал Владимира Мономаха. Тот стоял на ступенях крыльца. Рядом замер худощавый парень в надвинутой на глаза собольей шапке. Он был до того знаком, что Ставр не поверил своим глазам. Даже когда рядом обнаружился Жизномирич — и то ещё не верил. И лишь когда парень, всплеснув руками, ахнул и сорвал с головы шапку, охнул:
— Василиса!
Она с визгом бросилась навстречу, прижалась, обхватив руками и повисая. Подхватив на руки, Ставр закружил её по двору, не обращая внимания на князя, дружинников и холопов.
— Любый мой! Суженый! Родной!
— Василиса, это ты. — Всё ещё не веря, Ставр смотрел в милое лицо — и вдруг заметил: — А... а косы твои где?
Женщина тихой змеёй соскользнула с его рук.
— А, — молвила еле слышно, опуская глаза, — косами я тебя из поруба вытащила.
Она отступила, отпуская его плечи, и Ставр уже почти разжал руки — но увидел за её спиной замершего на крыльце Владимира Мономаха, поймал его взгляд... И крепко обнял жену.
3
Осенью уехала в далёкую Данию, замуж за Кнута Лаварда, дочь Ингеборга. Уехала притихшая, встревоженная, опираясь дрожащей рукой на руку Кнутова рыцаря — назначенного на время пути жениха. Христина провожала её до самого Новгорода. Там она последний раз обняла дочь на причале, дождалась, пока датские корабли отчалят от берега и долго смотрела вслед из-под руки.
Белгородскую княгиню тянуло на север. Хотелось ещё раз увидеть родной город, подышать воздухом Швеции, взглянуть в глаза родителей и сестры Маргарет. Но ни отца, ни матушки уже не было на свете, да и Маргарет Фридкулла, Дева Мира, как её называли, была плоха. И, глядя вслед уплывающей дочери, Христина чувствовала, что какая-то её важная часть отлетает от тела и спешит на север.
Ей стали сниться сны о родине. Княгиня сделалась печальна и задумчива. Уже не так пылко отвечала она на ласки мужа, и Мстислав, обеспокоенный самочувствием жены, реже стал проводить с нею ночи. У него самого было много хлопот.
Во Владимире-Волынском нежданно-негаданно умер брат Роман, и отец послал на его место самого младшего из Мономашичей — Андрея. Тот был женат на половчанке, и уже на Волыни у него родился первый сын Владимир. В Чернигове произошли сразу два события — Всеволод Ольгович Новгород-Северский отдал свою родную сестру Марию замуж: советник короля Болеслава Пётр Власт, усмирив мятеж можновладца Скарбримира, увёз девушку в Польшу. Вскоре после этого умер один из сыновей Давида Святославича, Ростислав.
Кроме двух дочерей Святоши Давидича, других внуков и внучек у Давида не было. Мономаху с сыновьями можно было радоваться — чем меньше народа в беспокойном племени Святославичей, тем лучше. Правда, подрастали Ольговичи, да и Ярославовы сыновья тоже.
Новой осенью Христина захворала. Болезнь подкралась к ней незаметно — всё лето княгиня была тиха и грустна, часто сидела одна в своей светёлке. Лишь младшие дочери, Добродея, в крещении названная Евфросиньей, и маленькая Рогнеда, нарушали её одиночество.
Как-то ночью, поздней осенью, Мстислав проснулся и с удивлением не обнаружил рядом жены. Это было необычно — всегда она была рядом, тихо дышала, прижавшись к его плечу или свернувшись маленьким комочком. Её тепло было привычно и не замечалось, как воздух. Но сейчас его не было — и сон как рукой сняло.
В одном исподнем, осторожно ступая босыми ногами по холодным половицам, Мстислав пошёл искать жену по терему. Спавшая на пороге ложни холопка даже не пробудилась. Князь еле удержался, чтоб не пнуть глупую девку — проспала госпожу!
Терем спал. Ещё двое-трое холопов попались спящими, больше Мстислав никого не встретил, пока не дошёл до сеней. Там сторож, удивлённо хлопая глазами, поведал ему, что княгиня только что вышла за порог.
Князь толкнул дверь. Непроглядная осенняя ночь объяла землю. Ветер трепал факелы, огонь выхватывал из темноты куски стены, островерхие крыши, маковку домовой церкви, чёрные силуэты резных балясин.
Христина, кутаясь в плат, в одной нижней сорочке, сидела в уголке, глядя в ночь заплаканными глазами. Когда Мстислав подошёл и обнял жену, сжалась в холодный комочек у него на груди.
— Ты что? Что? — зашептал он, гладя её плечи.
— Страшно мне, Гаральд, — всхлипывая, отозвалась Христина. — Сон привиделся. Отец, мать... К себе звали. Говорили, без меня им там скучно и что они мне место подле себя уготовили. Сестра твоя, говорили, к нам не торопится, но ты должна нас послушать... Ох, Гаральд, страшно мне как! Мать так уговаривала... я уже почти согласилась.
Мстислав крепче прижал к себе жену.
— Пустое всё, — возразил он. — Назавтра сходи, отцу Мефодию расскажи. Он подскажет, что делать. А я тебя не отпущу. Слышишь? Не отпущу!
— Гаральд, — прошептала она, прижимаясь к нему.
Мстислав поднял жену на руки и отнёс на ложе. Там уложил её на постель и стал отогревать в своих объятиях дрожащее от холода тело. Сначала она жалась в комок, стучала зубами, но потом отогрелась, ожила и принялась ласкаться к мужу с пылом молодости.
А в начале зимы Христина слегла. Призвали лекарей. Княгиню парили в бане, изгоняя хворь, давали пить травяные настои, растирали грудь и спину. Приходила знахарка, шептала заговоры, навесила оберег от лихоманки. Ненадолго болезнь отступила, но после Рождественской вечерни на другой день Христина расхворалась снова.
Зима в тот год стояла лютая. Говорили, что сугробы намело по всей земле от края до края. Но страшнее сугробов были холода. Дрова в печках трещали и стреляли угольками — к ещё пущим морозам. На слюдяные оконца намёрз такой толстый слой льда, что хоть огнём растапливай. В деревнях к самым околицам выходили волки, таскали собак. Шли страшные и разгульные дни — Святки, и многие верили, что нечистая сила впрямь веселится на земле, не боясь святого креста.
В эти дни Христина умирала. Она лежала в жарко протопленной ложне, вытянувшись, укрытая до самого лица медвежьей полстью. Мстислав неотлучно находился подле жены. Стоило ему уйти, она начинала метаться, срывать полсть и стонать. Только когда её горячая потная ладонь скрывалась в его руках, княгиня успокаивалась.