Мстислав
Шрифт:
– Судит князь по справедливости хазарского гостя Обадия.
– И, повернувшись, приказал стражникам: - Где ответчик?
Толпа разом стихла. Задние на носки приподнялись, чтоб лучше видно было. Подгоняя копьями, стража вытолкнула Обадия. Хазарские гости заволновались. Обадий вытер рукавом гноящиеся глаза. Мстислав спросил, чтоб слышно было всем:
– Ходил ли ты, купец, без товара в Итиль и с какой надобностью?
Обадий промолчал.
– Почто рот не раскрываешь?
– рассердился Димитрий.
– Либо не разумеешь, о чём речь?
– Пусть послух скажет!
– возвысил голос боярин Роман.
Путята ждал того, вышел без промедления. Из толпы хазарских гостей раздался голос:
– Княжий слуга он, есть ли ему вера?
Лицо у Мстислава посуровело.
– Он воин и стяг дружины целовал. Говори же, что услышать довелось, десятник Путята.
Старый Путята повернулся не к князю, а к народу, принялся рассказывать, о чём поведал в дороге. Вот он закончил. Зашумел люд, заволновался, только хазарские гости молчат, будто воды в рот набрали. Раздались голоса:
– Живота лишить Обадия.
– Хазарские гости в Тмутаракани живут, а сами измену мыслят!
Мстислав встал, поднял руку:
– За измену достоин купец Обадий смерти. Но мы не будем лишать его живота. Отныне, до нашего дозволения, запрещаем купцу Обадию вести торг, и товары кои имеются у него, забрать в пользу Тмутаракани. Да ещё взыскать с Обадия в скотницу двадцать гривен серебра.
– Сказав, он спустился с помоста. Следом за князем потянулись бояре. Княжий суд закончился.
Отвыла зима голодной волчьей стаей, перебесилась мокрым снегом да предутренними заморозками и пошла на убыль. Лед на Сурожском море посинел, стал ноздреватым, а потом в одночасье полопался, зашевелился и тронулся с места крупной шугой.
Высыпали тмутараканцы на берег, гомонят. Треск и гул стоит, далеко слышно. Глыбы одна на другую наползают, крошатся.
Приковылял поглазеть и Обадии. Оперся о палку, смотрит слезящимися глазами. Весна идёт. По весне начало торгу, да Обадию князь Мстислав своим судом запрет наложил: из Тмутаракани не отлучаться. И не только Обадию, но и сыну его, Байбуху. А другим гостям хазарским велел князь до его указа в Итиль не ходить. Те было воспротивились, но что поделаешь против княжеской воли.
Обадию забота вдвойне. Торг - одно, другое как уведомить кагана, что Мстиславу уже известно о хазарских планах и дружину русы собрали многочисленную. В той дружине касогов немало.
В толпе Обадий разглядел Савву. Тот стоял рядом с Баженом, а глазами уставился на молодую княгиню. На Добронраве шубейка короткая, на самые плечи платок тёплый спадает, на ногах сапожки красные. На ветру щеки разрумянились, горят маковым цветом.
На той стороне в дымке Корчев виднеется. По льду корчевцы к тмутараканцам, а тмутараканцы к корчевцам в гости хаживали. Теперь жди следующей зимы.
– Море разверзлось!
– крикнуло несколько голосов, и все обратили взоры туда, где у самого берега разошлась мёрзлая каша и зазияла огромная полынья. Она поминутно ширилась, открывая тёмное, водяное: поле И уже какой-то шустрый тмутараканец под общий смех и шутки, набычившись, того и гляди, лопнет, волок в море.
Княжеский гридин Василько почерпнул пригоршню студёной воды, плеснул в стоявших поблизости девок. Те взвизгнули, шарахнулись в стороны.
Воздух пьянил весенним густым настоем, обильно хлестал по жилам, распирал грудь. Эхма, вот она, весна-голубушка!
Запоздало прибежал Мстислав, шуба внакидку, без шапки, крикнул Васильку:
– Ну-тка, поборемся!
И, раздевшись до рубах, завозились, заходили в обхват, в обнимку. Толпа окружила, подбадривает одного и другого. Весело. Повернулся Обадий и ушёл незаметно.
Временами тесным становился княжий терем для Добронравы. Её потянуло в рыбацкий выселок, где не было ни тиуна огнищного, ни тысяцкого, не шушукались по углам бояре из большой дружины…
Добронрава прошла мимо гостевых дворов к пристани, где с первой оттепелью засуетился люд. Она замедлила шаг, захотелось посмотреть, как зимовавшие в Тмутаракани иноземные купцы готовят свои корабли к отплытию. Корабельщики варили в чанах смолу, проверяли паруса. Издали Добронрава увидела Савву. Он тоже заметил её, подошёл, спросил:
– Не к Бажену ли?
Добронрава кивнула. Савва пошёл рядом.
– Тогда пойдём вместе, я тоже к нему. Давно обещал, да недосуг.
Большую часть пути они молчали. Уже когда начались выселки, Савва сказал:
– Никак не привыкну, что ты княгиня.
– А я о том и не думаю. Я не за князя шла, а за Мстислава. По любви.
– То знаю.
Бажена дома не оказалось, и Савва не стал дожидаться. Скинув дорогие одежды, Добронрава надела девичий сарафан, принялась наводить в избе порядок. За работой не заметила, как и вечер наступил. Вышла к морю. Рыбаки ещё не возвратились с лова. Добронрава мыслью была сейчас с Баженом. Она представила, как он выбирает рыбу из сетей и руки у него красные, обветренные, с детства привыкшие к работе.
И ещё дорогой Добронрава подумала, что сети у Бажена старые и жить ему трудно. Верно, долг купцу Давиду не вернул.
Из Корчева кузнецы и бронники целую ладью оружия доставили. Всё, что за зиму заготовили и какое ещё с прошлого лета в клетях лежало. Тиун огнищный Димитрий с мастеровыми расчёт произвёл и мечи да иные боевые припасы воеводе Яну Усмошвецу передал. Тот роздал его гридням, принятым в дружину за последнее время в большом числе.
Добронраве приглянулся панцирь тонкой работы. Пластины одна к одной пригнаны, сбоку замки хитрые. Ян усмехнулся:
– Возьми, княгиня, тебе под стать.
Пошутил и сам не подумал, что Добронрава возьмёт. А она в ответ:
– Так ты, воевода, и шелом мне в таком разе подбери, и меч. Пусть и у меня будет воинское убранство.
– Мстислав заругает, воинское дело мужское.
– А разве чёлн гонять и рыбу сетями ловить женское дело? Князь видел, что я умею то делать не хуже мужчины. Мечом же владеть не князь, так ты, воевода, намучишь. Глядишь, сгодится для жены Мстислава.
Усмошвец долго перебирал мечи, отыскал, какой полегче, протянул со словами: