Мстители двенадцатого года

«Нижележащие строки писаны мною в надежде на издание моих дневников, путевых и боевых замет, сделанных во время похода на Россию.

Сейчас, когда весь этот кошмар и ужас кампании двенадцатого года остался в прошлом, мне самому трудно поверить в то, что я их перенес, выжил и продолжаю жить в относительном здоровье, не считая застуженной груди, трех отмороженных пальцев на двух ногах и потери правого уха, кое отхватил мне своей саблей юный русский гусар.

…Я не полюбил Россию. Я шел в ее просторы в рядах великой армии великого полководца, как в загадочную и сказочную восточную

страну, полную чудес и экзотических удовольствий. Но она встретила меня враждебно, оказалась совершенно иной, не той, что мнилась мне июньской ночью на берегах Немана. Дикая, варварская страна. Тупые, хитрые и коварные жители. Жестокие, неблагодарные и вероломные.

К той поре я воевал под знаменами императора уже несколько лет. И всякий раз, как мы входили победителями в цивилизованные страны и города, местное население встречало нас с достоинством побежденных. Нам с готовностью и безвозмездно предоставлялись кров и стол, иные радости бытия. В России же и кров, и стол, и другие радости нашим солдатам приходилось брать силой. Это бывало жестоко, а порой и омерзительно. Что ж, дикие нравы населения возбуждали в нас ответные чувства.

Кстати, об иных радостях бытия. Следовало бы заметить, что русские простолюдинки и крестьянки довольно миловидны. А порой и красивы даже с европейской точки зрения и беспристрастной оценки. (Что же касается дам, то с ними, к моему сожалению, у меня отношений не состоялось. Был, правда, мимолетный случай, когда я, движимый милосердием, пытался оказать одной милой даме с очаровательным дитем помощь на переправе. Но дама от предложенных мною услуг достаточно холодно отказалась, заподозрив, видимо, их небескорыстность.)

Однако вернемся к крестьянкам. Их дикая краса цвела на почве отменного физического здоровья. Что было вдвойне приятно и соблазнительно. Прекрасный цвет лица, алые щеки и черные дуги бровей, богатые ресницы, крепкий стан и высокие груди.

Несколько снижали впечатление простота в одежде, если не сказать бедность, и уродливая местная обувь, которая любые женские ножки лишала свойственного им очарования. Представьте себе что-то вроде сабо, плетенных из узких полосок коры. Нечто, уверяю, бесформенное. Но, надо отдать должное, весьма гигиеничное и удобное. Носятся эти так называемые лапти сравнительно недолго, но на ноге очень хороши. Они не пропускают воду и снег, но хорошо пропускают воздух. Нога в них не страдает п'oтом, легко «дышит» и легко ступает, приноравливаясь ко всем неровностям почвы, чему весьма способствует отсутствие каблука и благодаря чему стопа пешехода выполняет свое назначение в естественных условиях натуры.

Тем не менее я частенько той порой вспоминал вдали от родины изящные на тонком каблучке туфельки моей очаровательной белокурой Жози.

Ах, эти туфельки! Ах, эта Жози! Моя лукавая ветреница. Сколько раз мысленно я возвращался к ней. Какими беспощадными обручами схватывала мое сердце непобедимая ревность. Жози!.. Я словно воочию видел, как с озорной улыбкой ты легкомысленно и беззаботно сбрасываешь туфельки на ковер подле твоего ложа и… Тут я прерывал собственные мысли и останавливал мое воображение, дабы окончательно не сойти с ума.

Кстати сказать, русские женщины простых сословий в отношении радостей бытия оказывали такое яростное сопротивление, каковое не встречалось нам в иных странах. Так что даже, признаюсь, приходилось их убивать, либо защищаясь от их гнева, либо в отместку за расцарапанное лицо, чувствительные тумаки и поврежденные члены.

Впрочем, я отвлекся от основной темы, как истинный француз, ценитель и пользователь женских прелестей.

…Часто

задумываюсь над страницами своих печальных, жестоких и безнадежных записок — зачем, собственно, привожу их в порядок и намереваюсь издать?

Мне они вовсе не нужны: я все равно до последнего своего дня и последней минуты своей жизни не забуду пережитого в пределах враждебной России, не истреблю из памяти бесславный и трагический поход на Москву. Так кому нужные мои печальные воспоминания? Моим детям? Так их у меня нет, и не будет. Ибо, признаться откровенно, я в этой русской зиме отморозил не только пальцы.

Поразмыслив, я нашел дело в том, что мне, безмерно испытавшему на себе самом силу и несгибаемость русских в защите своего отечества, хотелось бы предостеречь будущие поколения от покушений на независимость России. В каком бы состоянии она в это время ни находилась. Ибо по воле какой-то неведомой нам и непостижимой нами силы вся страна поднимается на захватчика. Равно с солдатами берутся за оружие старики, женщины и даже дети всех сословий. И сражаются беззаветно и беспощадно. Не щадя ни вражеских, ни своих жизней. Силой оружия этот народ победить нельзя. Он вынослив, неприхотлив, привычен к тяготам житейским как ни один европейский народ.

Сейчас, когда даже сама память об императоре почитается преступной, могу признаться, что в его полководческом гении я разочаровался уже в первые недели похода по российской земле.

Покорить Россию “одним ударом грома”, как он собирался, не удалось. Великий полководец просчитался, и с первых дней вся кампания пошла не так, как ему и нам хотелось. Наполеон не знал ни русского народа, ни русской земли. Расчетливая стратегия Барклая де Толли, подхваченная Кутузовым, получила свой результат — полезный для русской армии и губительный для французской. Ведь к Бородинскому сражению мы уже подошли, потеряв не половину ли своего состава больными, ранеными, дезертирами. Изможденные переходами, голодом, оставив на полях сражений и потеряв по дороге множество орудий и припасов.

Затяжной переход с изнуряющими схватками с неуловимым противником показал всю полководческую слабость императора. Да и чем он был велик в прежних сражениях? Каким гением? Не был он великим полководцем. Ныне я твердо убежден, что вся его тактика заключалась в том, что он бросал в огонь сражений полк за полком, как поленья в пылающий очаг. Он не был мудр, подобно Кутузову, расчетлив, подобно Барклаю. И партизанская война в Испании ничему его не научила. Я был рядом с ним, когда он ждал ключей от Москвы. Он хорошо держался, но взор его был потухший. Полагаю, что уже в тот момент он ясно осознавал, что ждет его бесчестье вместо славы, поругание вместо поклонения…

Да, господа будущие завоеватели России, воевать с ней нужно совсем иным путем. Не силой, но хитростью и коварством. И надо заметить, что ни один народ, кроме русского, так не предан своей земле. И еще надобно заметить: свой угнетатель русскому народу, который есть раб, сто крат милее и терпимее чужого. Русский человек от своего господина веками терпел и веками будет терпеть все отпущенные от него беды, унижения, жестокости. От чужого же, кто бы он ни был, не потерпит и самой малости.

Наивно полагал император, что, вступив в пределы крепостнической страны, он встретит ликующие толпы освобожденных нами от рабства крестьян. Они встретили освободителя вилами в живот, дубиной по черепу. (От себя заметим, что не только великий Наполеон в этом заблуждался. Гитлер тоже рассчитывал, начиная войну, что русский народ тотчас же восстанет против советской власти и ее олицетворения — Иосифа Сталина…)