Мудрец. Сталкер. Разведчик
Шрифт:
Наконец терпение Его Алайского Высочества лопнуло, и он распорядился отправить господина генерала на передовую, но тут как раз и начались народные волнения, был зверским штурмом взят дворец, и, по решению восставших (никого из главарей генерал сроду в глаза не видел) правительство предложили возглавить старому солдату, верному сыну народа Гнору Гину, который не запятнал свое честное имя, гоня на убой цвет алайской нации.
Это была сущая правда. Гнору Гину не доверяли даже призыв резервистов. Герцог тоже держал его в министерстве в качестве сына народа.
– А что там с братом вице-премьером?
– Ищут, брат-премьер. Сами знаете, в каком состоянии у нас безопасность, – сказал адъютант. По всем статьям самое место было брату-адъютанту не здесь, а на восстановительных работах, но генерал к нему уже привык, а привычки его становились отныне законом.
Гнор Гин знал, в каком состоянии безопасность. Яйцерезы, как только начался штурм дворца, защищать Его Алайское Высочество не стали за недосугом, поскольку яростно принялись жечь свои же архивы.
Подготовлены архивы к уничтожению были много загодя – честно говоря, все время были готовы. И все, в общем, остались довольны.
– Без архивов работать нельзя, – глубокомысленно сказал генерал, подумал и добавил: – А с архивами жить нельзя.
Сказано было отменно, в духе маршала Нагон-Гига.
– Референт на допросе показал, что брата вице-премьера выманили обманом. Некто Гаг, бывший курсант школы Бойцовых Котов…
– Гаг, Гаг… – премьер-министр нахмурился. – Помнится, ловили уже некоего Гага… А что слышно о молодом герцоге? Покуда он жив, у кровавого подполья есть знамя.
– Найдем, брат-премьер, – сказал адъютант. – Нет в республике дома, где сможет это отродье палача найти приют. Всякий честный алаец…
– Не на митинге, – оборвал его Гнор Гин. – А только чтобы голову его – об это место!
И постучал по крышке стола.
– Референта расстрелять? – осведомился адъютант.
– По необходимости, – туманно ответил премьер.
– Пора, брат-премьер, – напомнил адъютант.
Гнор Гин подошел к зеркалу. Новая форма, сшитая по его собственному эскизу, сидела, как влитая. Он поправил услужливо поданной расческой седые виски. Не хуже покойного герцога выгляжу, не беспокойтесь, только вот презрительности этой проклятой в глазах нет, а есть в глазах усталость и серьезная государственная озабоченность…
Разномастно одетые часовые в коридоре отдавали честь по-старому, поскольку нового ритуала еще не выработали, а честь начальству отдай и не греши. Ох, ведь в интенданстве, должно быть, солдатского новья видимо-невидимо, если, конечно, не ушло оно еще на черный рынок…
Площадь перед Народным собранием была полна народу. Ради торжественного дня люди нарядились во все лучшее, но выглядели все равно бледными и убогими. В толпе выделялись цветом лица здоровенные пожилые мужики – явно крестьяне непризывного возраста.
– Понаехало их со всех концов, ваше… брат-премьер, – пояснил адъютант. – Прямо будто в городе вареньем им намазано.
Многочисленные санитары, работая прикаладами, расчищали проезд к театру.
– Почему санитары с автоматами? У них с оружием такой глупый вид, – недовольно сказал премьер.
– Участились случаи нападения на лекарские фургоны, – сказал адъютант. – Какие-то мерзавцы наловчились торговать вакциной, вот доктор Магга и потребовал… И вообще у санитаров дисциплина, не то что…
Он не договорил, потому что нужно было выскакивать и распахивать дверцу перед начальством.
Вход в бывший Императорский театр, а ныне Народное Собрание, был застлан коврами, на коврах же валялось разнообразное оружие – входящих тщательно обыскивали, а без ствола в столице ходили разве что малые дети. Обыск производили люди в морской форме.
– Экипаж восставшего крейсера «Алайские зори», брат-премьер.
Первыми ворвались в берлогу тирана…
Премьер милостиво кивнул и прошел дальше. Императорский театр был некогда прекрасен, древен и прекрасен, великолепен именно своей древностью. Когда после победоносного восстания возникло Алайское герцогство, у тиранов и деспотов хватило ума ничего здесь не трогать и не перестраивать, а только вовремя давать деньги на реставрацию. Когда-то к этому крыльцу подъезжали запряженные шестернями заггутских илганов кареты, потом запыхтели первые паровики, потом… Много чего было потом. Здесь лицедействовал великий Линагг, здесь блистала упоительная Барухха, здесь выходил на поклоны выдающийся комедиограф Нигга, впоследствии разоблаченный как имперский шпион… По традиции, к каждой премьере ткался гобелен, изображающий сцену из спектакля, так что на стенах не было свободного места, а вдоль стен стояли драгоценные вазы древней династии Тук, и в вазах ежедневно меняли цветы, нарочито привозимые аж с Архипелага…
Ныне гобелены были частью содраны и растащены, частью осквернены, пошли гобелены на портянки да на пеленки, а в драгоценных вазах, тех, что не сумели или не успели расколотить, вместо цветов благоухала не столь утонченная материя.
– Вчера же, вроде, все вычистили… – бледнея, сказал адъютант. – И когда умудрились?
– Да не тревожься, брат-адъютант, – сказал премьер. – Это всего лишь навсего знак бесконечного народного презрения к причудам аристократов.
Адъютант вздохнул и повел его на сцену, вкладывая в начальственную руку текст речи, свернутый в трубочку. Речь сочинил выдающийся писатель Лягга, всем сердцем принявший новую власть.
Премьер заранее просмотрел речь, вычеркнул из нее слово «споспешествующий» по причине его полной для военного человека непроизносимости, и в целом одобрил.
Премьер опасливо выглянул в зал. Зал был набит битком.
Солдаты, матросы, яйцерезы, люмпены с городских окраин, работяги в традиционных синих картузах, опять же крестьяне, вообще непонятно кто и даже туземцы с Архипелага в своих полосатых юбочках и с высокими прическами, скрепленными засохшей кровью врагов.
А в герцогской ложе притаились подлинные хозяева страны – члены исполнительного комитета Союза борьбы чего-то с чем-то, и вот их-то премьер-министр боялся по-настоящему.
«Сыны свободного Алая! – повторял он про себя начало речи. – В трудный час, в годину испытаний, когда зубы кровавого дракона Гугу контрреволюции готовы…» – Пора! – весьма бесцеремонно подтолкнул его адъютант.
На сцене, которую до сей поры отягощали только роскошные декорации, была наспех сооружена трибуна, обтянутая новым алайским флагом – оранжево-зелено-синим.
Шевеля губами, Гнор Гин подошел к трибуне и замер.
Внутри трибуны, как любовник в шкафу, сидел человек с очень знакомым лицом и подбрасывал на ладони гранату.