Мудрец. Сталкер. Разведчик
Шрифт:
Из тьмы возник давешний дурачок, контуженый коматоз, он наклонился ко мне и резко сорвал с лица ленту скотча.
Я предполагал, что это больно, но чтобы вместе с губами!
– Разорётся – сами виноваты будете, – пробурчал Горик и отошёл назад в черноту.
– Я всё ещё продолжаю верить в человеческое достоинство, – с грустью сказал благородный предводитель судилища. – Поэты обычно умирают молча или с плохими стихами на устах…
– Вы что, тронулись? – сказал я почти беззвучно. – Я никакой не Достигший. Не мой это чвель. Я вообще сто лет в тайге просидел, ничего не понимаю… Какой Химэй? Откуда он взялся? Нет никакого Химэя…
Дружный смех был мне ответом.
– С понтом он не в теме, – сказал невидимый Колбаса. – Чвель не мой… А елдак у тебя свой? А ухи у тебя свои?
– Безнадёжно. – Фауст Иванович встал. – Или вы надеетесь, что мы сдадим вас правоохранительным органам как нигилиста? Но мы не обслуживаем антинародную власть и не сотрудничаем с нею. Полковник, у вас всё готово?
– Так точно, – доложил полковник. – С шильцем и мыльцем.
– Это зря, – сказал Колбаса. – Пусть бы подольше подёргался…
Ещё один фонарь вспыхнул где-то сбоку, и я увидел на стене тень петли – как на обложке дешёвого детектива.
Сутки не прошли, а меня уж опять подводят под высшую меру! И табуретку притащили… Самое время слагать дзисэй… Хорошо было обречённым самураям – им давали нож вакидзаси и над душой никто не стоял… Кроме друга-кайсяку с острой катаной… Но нет друга – ни с катаной, ни с ассегаем. Сейчас бы мне вакидзаси и свободные руки. Они же совсем старики. Один молодой, и то хилый какой-то, дёрганый… Ага, есть – «Лист кленовый чуть-чуть в темноте покружился – и на воду пал»… Что символизирует краткость человеческой жизни…
Но вместо того чтобы произнести благородный дзисэй, пусть и самопальный, я самым что ни на есть плебейским образом заблажил:
– Караул! Спасите! Хулиганы зрения лишают! Шакалы скрипучие, фофаны кулундинские! Ложкомойники нарьянмарские! Гумозники!
И ещё какую-то матерную хрень я выкрикивал, хоть и понимал, что в этих старых домах (кстати, пленными самураями и построенных) стены толстые, а уж про подвал и говорить нечего. Но ведь опасался же молодой, что я заору. Стоило, значит, опасаться…
Молодой подскочил, наклонился и попытался снова заткнуть мне рот, но я успел боднуть его головой в зубы. Жалко, за плечи схватить не мог…
Тотчас все ветераны на меня накинулись, звеня медалями. Я упал на землю, свернулся эмбрионом и закрыл спутанными руками голову, как Панин учил. Больше всего я боялся, что Марк Твен ещё разок приголубит изменника своим набалдашником. Костыли тоже не подарок…
И тут, в самый, казалось бы, неподходящий момент, я вспомнил, что слышал уже про Фауста Ивановича. Точно! Такое имечко не забудешь! Говорил Дима Сказка, что был у них на юридическом изысканных манер преподаватель римского права, и пошёл он с большим скандалом под суд – то ли за взятку, то ли за растление малолетних… Да! Именно! Растление к джентльмену больше подходит! Всё вспомнил!
– Отцы! – завопил я, извиваясь под несильными и неловкими ударами ветеранских башмаков. – Вы кого слушаете?! Это же петух! Под козлом ходите! Он по шоколадной статье загорал! Конкретный педрила!
Тотчас избиение прекратилось. Меня подняли и снова прислонили к стене. Сработал павлодарский менталитет. Хорошо знать чужие языки!
Оттеснив предводителя, ко мне приблизился лысый одноногий гриб-мухомор на костылях.
– Ты чего, вонь, звякаешь? Кого козлишь, падла?
Это, оказывается, и был Колбаса.
Что ж – say, memory, как выражался старик Набоков, а подробности я и сам накручу…
И накрутил! И год правильно назвал, и подельников припомнил из горкома комсомола – целое голубое гнёздышко у них было…
Фауст Иванович негодовал, махал тростью, но Колбаса властно отстранил его костылём:
– Предъявили тебе, Фауст Иванович! Что скажешь?
– Гнуснейшая клевета! – вскричал джентльмен-дикси. – Я ушёл по собственному желанию в связи с отъездом на зимовку… Станция «Северный полюс»… И вообще…
– Забожись на пидора, что не пидор, – потребовал Колбаса.
– Пидор буду! – совершенно искренне забожился Фауст Иванович и движением большого пальца дал в доказательство зуб.
– Товарищи офицеры, какое это имеет значение? – встрял самый награждённый старичок – тот, что предлагал жилы тянуть.
– Так, – сказал Колбаса. – Помолчи, полковник. Не об том звон. А ты ведь нам не говорил, Фауст Иванович, что учил всяких ментов да прокуроров, как им добрых людей сажать… И про цыганят не рассказывал… Знаю я таких полярников… Нехорошо!
У меня появились кое-какие шансы. Потому что на Павлодарах этот ихний Химэй – понятие абстрактное, вроде коммунизма, а педрила в качестве пахана – очень даже конкретное…
– В конце концов, этой статьи более не существует, значит, и говорить не о чем, – раздражённо сказал джентльмен-дикси. Язык-то у него был хорошо подвешен, а вот мозги…
– Ну-у, не скажи-и… – начал недобрым голосом Колбаса, но тут раздался грохот выстрела и команда:
– Всем к стене! Руки на стену!
2
Участь богатых на небесах такова, что они живут в большем великолепии, чем другие; иные из них помещаются во дворцах, где всё сияет как бы золотом и серебром; у них в изобилии всё, что относится к службам и потребностям жизни.
Следующий визит Панина был техническим. Снова люди в комбинезонах таскали из огромного вертолёта ящики и мешки, лазили по Дому Лося с инструментами, возились в подвале и на крыше…