Муха и сверкающий рыцарь (Муха – внучка резидента)
Шрифт:
Вот так всегда, — хладнокровно заметил он, утираясь ладонью. Краска только сильнее размазалась по щекам. — Идеи у меня блестящие, а исполнение недотягивает.
Краска хоть не масляная? — спросила Маша. Было жалко телика.
Гуашь, отмоется.
— Ага, и с обоев отмоется?.. Скройся, я оденусь.
Петька сполз обратно за окно. Стоял он, между прочим, на маминых гладиолусах.
Цветы не помни! — крикнула Маша.
Не, я их пересадил.
Маша надела платье и подошла к окну. Действительно пересадил. Под окном осталась проплешина голой земли, а лишние гладиолусы были
Они же завянут, макропод несчастный!
Не успеют, — отмахнулся Петька. — Недельку проживут, а там — в школу. Подаришь их училке.
Он помолчал и вдруг сказал с умильной, красной от краски физиономией:
Маш, я созрел. Хочешь, будем в школу под руку ходить? А кто дразниться станет, в глаз дадим!
Вдвоем?
Необязательно, — замялся Петька. — Если кто из нашего класса или даже из девятого, так я могу и один подраться. А если из десятого-одиннадцатого, ты же мне поможешь?
Честно признаться, Петька ничуточки ее не интересовал. Рыжий, вредный, с несмешными шуточками — не интересовал, и все тут. Но когда на тебя, как с елки, сваливается даже такое сокровище, как Петька, от него жалко сразу отказываться. Надо еще подумать, а вдруг его можно приспособить для чего-нибудь полезного.
— Давай попозже, — сказала Маша, подбирая слова, чтобы не обидеть Петьку. — Сначала просто так походим, а со второй четверти или лучше с будущей осени — под ручку. В этом деле главное не торопиться, Петька. Ты посмотри: одиннадцатиклассники ходят с девушками — и никто не дразнится.
Под краской было плохо видно, но, кажется, Петька покраснел от досады.
Ты еще скажи, что надо ждать до одиннадцатого класса. Да мой Витька в шестом уже целовался! Он сам говорил.
Ну и ты говори, только не про меня. Трепло твой Витька. — Маша не любила старшего Соловьева. Он учился в Сочи на матроса, пил портвейн и дрался морским ремнем с тяжелой бляхой.
Да, братец у меня отмороженный, — согласился Петька. — Маш, а хочешь посмотреть настоящий гигантский помидор?
Еще один? — Маша подняла остатки Петькиного резинового помидора. Краска с него так и полилась на пол. Она выбросила помидор за окно.
Нет, настоящий, у Триантафилиди! Я ж говорил, он в Макарихин дом вселяется. Еще вчера вечером переехал.
Красная Петькина физиономия сияла. Он был счастлив, что первым узнал эту новость, и готов хоть сейчас бежать к Триантафилиди.
Зайди, умойся. Я с тобой в таком виде не пойду, — остановила его Маша.
А мама твоя?
И мама не пойдет.
Я не про то. Мама не проснется?
Ой, у нее же передача! — спохватилась Маша и кинулась к телевизору.
Мамин репортаж уже начался.
Опять показали санитарный микроавтобус номер сто тридцать семь. Только теперь он стоял у какой-то неизвестной стены, и в кузове лазили серьезные люди в белых и синих халатах. Мама совала одному микрофон, а он отворачивался и говорил: «Результаты экспертизы покажут». Потом бойкая седая женщина предсказывала, что результаты экспертизы ничего не покажут. Микроавтобус побывал в морской воде, да еще в шторм, и в нем бесполезно* искать следы грабителей. Но все равно искать нужно, потому что в криминалистике
Женщина была экспертом-криминалистом на пенсии. Она интересно рассказывала случаи из своей богатой событиями жизни. Но это все было в прошлом. Об ограблении музея пенсионерка знала не больше, чем любой посторонний человек.
— Нам удалось разыскать свидетелей, которые видели «Скорую помощь» в ночь ограбления, — веско сказала с экрана мама.
Показали свидетелей — старух и мальчишек. Старухи путались: может, «Скорая», а может, и не «Скорая», а просто белая машина. Мальчишки толкались, заглядывали сбоку в объектив телекамеры и врали напропалую (Маша-то уж точно им не поверила бы).
В общем, журналистское расследование Маргариты Незнамовой было не хуже и не лучше других журналистских расследований. Но впечатлительный Петька так им увлекся, что снова забыл про любовь. По дороге к Триантафилиди он даже не пытался взять Машу под руку. Петьке нужны были обе руки, чтобы ими размахивать.
Класс! Твоя мама прям Глеб Жеглов и Володя Шарапов! «Первым выходит Горбатый!» — восхищался Петька, сияя плохо отмытой от краски физиономией. Руками он крутил, как вентилятор, то взваливая на плечо воображаемую телекамеру, то показывая какие-то смертоносные приемы борьбы.
Чепуха это все, — сказала Маша. — Журналист выдаст сотню догадок, потом одна окажется правильной, и он скажет: «Моя версия подтвердилась». А на самом деле главное — все проверить, отказаться от неправильных догадок, и тогда правильные сами останутся. Журналист этого не может и не сможет никогда.
Ну почему?! — Кажется, Петька даже обиделся за ее маму.
Потому же, почему милиционер не напишет интересную заметку в газету. Они знаешь как пишут? Не «ударил сверху вниз», а «нанес удар в вертикальной плоскости». Журналист рассказывает интересно, а милиционер — точно. У мамы пенсионерка рассуждает: может, есть следы в машине, может, нет. А у следователя работают настоящие эксперты. Если даже они скажут «нет», это будет железное «нет». Значит, следователь вычеркнет одну неправильную догадку и думать о ней забудет. Так потихоньку он и доберется до преступника. И скажет журналисту.
Откуда ты все знаешь, Незнамова? — завистливо вздохнул Петька.
Книжки надо читать, — ответила Маша и подумала, что дедушка-разведчик мог бы научить ее уйме полезных вещей. Если бы не оказался жуликом.
Южную окраину города невидимым облаком накрывают запахи соленой рыбы. Чем ближе к тарному заводу, тем они сильнее. Шагах в двухстах от заводского забора приятные съестные ароматы густеют до вони. От нее подкатывает ком к горлу.
Никому не хочется жить рядом с тарным. Здесь даже сараев не ставят. На заросшем седой полынью пустыре одиноко, как оброненный, торчит Макарихин дом. Укропольцы уже забыли, кто была эта Макариха и как ее угораздило поселиться в таком вонючем месте. Дом давно пустует. Во дворе тучами носятся жирные мухи. Так что Триантафилиди не позавидуешь. Хотя пустырь огромный и у огородника будет место для опытов.