Муха в розовом алмазе
Шрифт:
– Смотри, Веретенников с Сашкой уже там... Сейчас Баклажан, без сомнения, за ними наблюдает...
– Естественно... Небось, чувствует себя именинником и подумывает, не сделать ли такие соревнования ежегодными.
Не слушавшая Синичкина неожиданно обернула ко мне лицо, оживленное надеждой:
– Слушай, давай, побежим из канавы, как только Сашка гранату в древняк бросит? Ты вниз с ружьем, я вверх с алмазами! Встретимся в Хаттанагуле, на месте крушения вертолета. Ты согласен?
– Согласен, – ответил я и, выглянув из канавы, увидел Кучкина с Веретенниковым. Они стояли у берлоги араба, с ним беседовали. Через минуту
Но, увы, тут же были вынуждены вернуться – пули Мухтар и Баклажана весьма недвусмысленно намекнули нам, что находится в канаве гораздо безопаснее.
– Почему они нас не убили? – удивился я, едва отдышавшись.
– Баклажан на бомбе своей эстетически свихнулся... – скривилась Синичкина. – А где эстетика, там и этика... Пообещал, что все честно будет, вот, дурак, и выполняет... А Мухтар почему не убила, не знаю... Наверное, Али-Бабай ей так приказал...
Минут десять мы молчали. Я думал о гадании Синичкиной, об алмазах, трубке взрыва, думал и интересовался, как бы надежнее удостовериться в своем душевном здоровье. И приходил к мысли, что сделать это не удастся, поскольку вокруг одни сумасшедшие, и, следовательно, правды никто не скажет. А Синичкина, по всей вероятности, думала, как меня обворожить или извести, если первое не получиться. Первое не получиться, так второе сделает. С подливой и кетчупом "Моя семья". Я хмыкнул получившейся шутке, а Синичкина вдруг привстала и говорит:
– Смотри, в берлоге Али-Бабая что-то происходит!
И только она это сказала, Али-Бабай выскочил из своей норы, и запрыгал на склоне, как дикарь, победно крича и маша над собой отрубленной головой Сашки.
"Конец бедному Кучкину! – подумал я, без сил опускаясь на дно канавы. – Предчувствия его не обманули".
8. Похороните меня на берегу ручья... – Пуля в пузырь, потом в затылок. – Первый побег. – Валерка улетел. – Волкодавы-псы и волкодав-человек. – В сумме не похоронил.
– Пропал Сашка... – сочувственно вздохнула Анастасия, после того, как Али-Бабай, закончив идиотскую пляску, исчез в берлоге. – Неплохой был человек – и не приторно хороший, и не особенно по нынешним временам злой. Ну что, теперь моя очередь?
– Как хочешь... – ответил я, неожиданно тяжело переживая смерть Сашки – ведь по моим расчетам он должен был выиграть.
Да и не только поэтому переживал, что просчитался. Вся жизнь у Сашки прошла побоку, ничего не смог особенного построить, ничего уж очень хорошего испытать. Нет, не справедлив Бог – одним поставляет одни удовольствия и они накушиваются ими до желудочного отвращения, а другим, таким, как Сашка, оставляет одни лишь пинки, да тщетные надежды.
И за Синичкину переживал... Ее предстоящая дуэль с Баклажаном, с бандитом, хоть и свихнувшимся, вызывала у меня противоречивые чувства. И жалко было ее, хоть и знал, что она волчица, способная перегрызть горло и ребенку малому, и мне... А Сашку как пристрелить хотела? А с другой стороны – женщина хоть куда... Жалко такую в трату...
Короче, была у меня этическая проблема, но я ее, крепя сердце, разрешил, разрешил исходя из житейского опыта, давным-давно подсказавшего
– Если я умру, похорони меня на берегу ручья, хорошо? – оборвала мои мелкобуржуазные мысли Синичкина.
– На берегу нельзя, – зевнул я, демонстрируя олимпийское спокойствие, – по Шахмансаю зимой сходят лавины, а летом – селевые потоки. Могилку снесет, точно...
– Ну и пусть, мне все равно, куда унесет мои кости.
– Рядом с водой яму рыть замучаешься, вымокнешь только. Да и класть тебя в воду не эстетично. Представь только, как мы с Валеркой, за руки, за ноги твои взявшись, твое холодное тело в мутную холодную жижу бросаем...
– Ну ладно, уговорил. Похороните меня на сухом месте, но невдалеке от ручья.
– А ты, что, на успех совсем не рассчитываешь?
– Нет. В нашем с тобой гадании я видела себя лежащей в могиле на берегу ручья. Этого ручья, кажется.
– Чепуха все эти гадания.
– До сих пор я не ошибалась...
– Послушай, может, расскажешь о себе? А то столько недомолвок... Ведьма ты или оборотень?
– Рассказать... – протянула Анастасия, скользнув по мне взглядом. – Зачем? Придумай сам что-нибудь.
– А давай я вместо тебя пойду?
– Нет... Решили, так решили. Ты меня не жалей. Я в жизни никого не жалела, только так настоящей пророчицей можно было быть... Ну да ладно, прощай. Ты мне иногда нравился.
Мы коротко поцеловались (чмок, чмок) и Синичкина, сунув в карман мешочек с алмазами, ушла в скалы к Баклажану. Веретенников давно стоял у ручья и, призывая Синичкину, крутил рукой.
Баклажан появился из скал неожиданно. Оружия в руках у него не было. Под скалами начиналась крутая осыпь, и он пошел по ней вниз, выверяя каждый шаг. Синичкина встретила его на середине склона, рядом с обрывистым бортом сая Скального.
Как только лицо Баклажана начало различаться, я сразу же заинтересовался его ушами, вернее правым ухом: есть оно или отрезано (вот ведь Фома неверующий, сам же видел его прилепленным к голове Полковника)? И потянулся к винтовке, чтобы ради утоления любопытства воспользоваться ее оптикой. Но сами понимаете, после того, как я увидел в перекрестии прицела изможденное лицо виновника своих несчастий, то комплектность его органов слуха перестала меня волновать вовсе. Баклажан спускался прямо на меня и если бы я прицелился ему в промежность, то пуля попала бы прямо в мочевой пузырь.
"У-у... – протянул я, охваченный чуть не экстазом. – Нажму на курок (палец напрягся), и через секунду пуля со стальным сердечником войдет тебе в пузырь, пронзит его насквозь, а потом, если, конечно, повезет, разобьет крестец. А если не разобьет, то умрешь ты не скоро. Хотя нет, мучаться ты не захочешь, ты достанешь из-за спины "Гюрзу", пригревшуюся под ремнем, выстрелишь себе в рот, и пуля на фиг выбьет твой затылок вместе с серыми мозгами, выбьет на радость близживущим полевкам и лисам".