Муха в розовом алмазе
Шрифт:
В бочке керосина не было ни капли, и поэтому вертолет не взорвался. Но лучше от этого нам не стало: первая пуля чабана повредила, видимо, либо втулку, либо автомат перекоса несущего винта и машина, значительно снизив скорость, по плавной кривой развернулась прямо на высокие отвесные скалы восточного борта долины Хатанагуля, левого притока реки Кумарх. Запахло керосином: пилоты сливали топливо.
Увидев, куда летит машина, Петруха одного за другим застрелил летчиков, выбрался из пилотской кабины, перекрестился, одарил меня бессмысленным взглядом и, открыв дверь (вот шальной!),
Я не стал ее успокаивать. "Зачем? – думал я, глядя, как расплывается тушь на ее ресницах. – Все равно ее концерт завершиться через десяток секунд гробовой тишиной. Ну, сначала, правда, будет громкий "бах" об очень твердую скалу. Но она-то этот "бах" заслужила своими необдуманными действиями, а вот мы с летчиками-вертолетчиками? Всегда знал, что от бабы погибну... Но чтобы от такой дуры... Обидно".
"Бах" раздалось неожиданно. Нас с Синичкиной бросило вперед и сразу же все кончилось.
...Райские ощущения были совсем ничего. Голова, правда, немного побаливала (наверное, от резкой перемены климата) и перед глазами все расплывалось. И потому личная гурия показалась мне странной. Она гладила меня своими шелковыми ладошками, целовала в лоб, в прикрытые глаза и потом делала что-то приятное внизу. И я, вконец покоренный ее действиями, протянул руку, чтобы прикоснуться к телу небесной жительницы, но не смог достичь цели – резкая боль в груди заставила меня широко раскрыть глаза и приподнять голову.
И знаете, что я увидел? Не гурию, а подозрительную одутловатую женщину. В руке у нее была иголка с белой, испачканной кровью ниткой. Все – и положение ее тела, и положение швейного приспособления и особое выражение в устремленных на меня глазах, говорило, что она, эта небесная белошвейка, что-то зашивает (или пришивает!!?) там, у меня между ног. Следующий, более внимательный взгляд на операционное поле меня успокоил. Все, без чего я никак не мог обойтись даже на небесах, было на месте.
С трудом сфокусировав глаза на лице девушки с иголкой, я понял, что никакая это не гурия, а Анастасия, Анастасия с заплывшим глазом и вся в кровоподтеках.
– Нет, мы не умерли... – одним глазом прочитала Синичкина мои мысли. – Вертолет в расщелину влетел. Я об тебя ударилась и потому сознания не потеряла...
– Ну и дела... Врала, значит, насчет того, что можешь будущее предугадывать?
– Почему врала? – искренне удивилась девушка. – Ты чем-нибудь недоволен? Ты жив, здоров, враги твои мертвы, Кумарх в двух шагах...
Мне стало не по себе. Головой ударилась, понятно. "Ты чем-нибудь недоволен?" – спрашивает. С синяком на пол лица. В вертолете, врубившемся в скалу. С тремя трупами в кабине.
– А что со мной? – поинтересовался я, вообразив мертвых вертолетчиков. Зияющие раны. Выпученные глаза. Лужи крови на полу кабины...
– Открытых переломов вроде нет. Штаны, правда, по шву разошлись. Весь срам был наружу. Давай, я тебя пощупаю...
– Пощупай, пощупай, – сказал я, скептически разглядывая травматический "макияж" девушки.
Осмотр показал, что у меня ушиблено два ребра, а также правое колено и левое плечо. После констатации Синичкиной этих фактов, мы поменялись ролями и минут через пятнадцать обстоятельных мануальных исследований я выяснил, что никаких переломов ягодиц, животика и молочных желез у девушки нет и в помине. В течение всего обследования Анастасия лежала спокойно: видимо, была уверена, что в ближайшие несколько недель вряд ли сможет привлечь внимание даже крайне неразборчивого мужчины.
Но Синичкина ошибалась: о нескольких неделях вынужденного воздержания я думал, проверяя на целостность ее нижнюю челюсть и заплывший глаз. Когда же принялся тестировать бедренные и тазобедренные кости девушки, эти несколько недель съежились до нескольких суток (кстати, правильно говорят: если в одном месте что-то уменьшается, то в другом увеличивается). Закончив осмотр, я некоторое время приходил в себя от нахлынувших чувств, затем решил установить, что же все-таки случилось с вертолетом.
Через пять минут я знал, что мы выжили чудом: наш вертолет влетел в узкую, метра три, расщелину в скалах и в ней застрял. Покопавшись в памяти, я вспомнил эту глубокую расщелину – в 74-ом году наносил ее на геологическую карту масштаба 1:10000. Она представляла собой фрагмент сместителя крупного разрывного нарушения, отпрепарированного природными водами...
Кое-как открыв люк в полу салона, я увидел, что спрыгнуть вниз нам с Синичкиной не удастся. Вернее, спрыгнуть с восьмиметровой высоты, конечно, было можно, ведь спрыгнуть можно и с Останкинской башни, но вот приземлиться без существенных телесных повреждений мы едва ли смогли бы. И я принялся искать полиспаст, чтобы использовать его канаты для спуска. Но его на борту не оказалось.
– Придется шмотки и одежду на веревки рвать, – сказал я, озабоченно разглядывая блузку и джинсы Анастасии.
– У нас палатка есть, забыл? Ее растяжек хватит, чтобы спуститься с пятиэтажного дома, – ответила она, снисходительно улыбаясь. И тут же принялась развязывать рюкзак.
Веревок набралось больше десяти метров.
– А с пилотами что будем делать? – поинтересовалась Синичкина, наблюдая, как я их связываю. – Здесь оставим? Или зароем где-нибудь? Чтобы следы запутать?
– Интересный, однако, вопрос... – задумался я. – Понимаешь, все это крушение в любом случае на нас спишут. Найдут вертолет, исследуют и придут к твердому убеждению, что мы его хотели угнать в Афган... О Петрухе с чабаном ведь никто не знает.
– Так что же делать? Ты узлов на веревке побольше навяжи, чтобы легче было спускаться.
– Не знаю. Попали мы с тобой в переплет. Благодаря тебе, кстати...
– Кстати, если бы не я, то ты сейчас отдыхал бы на леднике с тремя пулями в животе. Белый снег, кровь и ты, уткнувшийся мертвым лицом в голубое небо – вот что мне почудилось за секунду до того, как я тебя толкнула.
– Почудилось, и катастрофу устроила! – взвился я. – Опасный ты человек. Креститься чаще надо! Психопатка!