Муха в розовом алмазе
Шрифт:
– Не всемогущий ли Аллах ли прислал нам это божественное кушанье? – спросил я араба.
– Его жена керосинка делал вместо отдыхай после работ, – ответил Али-Бабай, довольно улыбаясь.
Есть он с нами не стал. Шепнул мне в ухо: "Баклажана твой не нравиться что-то. Смотри его сильно", и ушел делать лестницу для работ в забое. Не терпелось ему, видно, поскорее отправить нас по домам.
А мне Баклажан после смерти Полковника определенно начал нравиться – выглядел на все сто раздавленным. "Не жестокий бандит, а опущенная шестерка, – думал я, наблюдая за ним. –
Али-Бабай вернулся, когда мы уже укладывались спать. Сказав, что будет охранять наш сон, он пожелал всем спокойной ночи и устроился на самом краешке помоста.
Через три минуты после его прихода все спали мертвым сном.
Разбудил меня Веретенников.
– Баклажан пропал, – сказал он дрожащим голосом, когда мой взгляд стал осмысленным. – Али-Бабай с Синичкиной побежали его искать...
Я чертыхнулся и принялся расталкивать сладко спавшего Кучкина. Но он, недовольно бормоча что-то, уполз от меня в глубь рассечки.
– Красноглазый клялся, что всю ночь присматривал за ним и лишь под утро отошел на минуту по надобности... – продолжил говорить Валерий. – А когда вернулся, Баклажана и след простыл...
– А почему вы нас с Кучкиным не разбудили? – поинтересовался я, растирая ладонями заспанное лицо.
– Мы будили, но вы спали, как убитые, – ответил Валерий и тут же встрепенулся:
– Слышишь, возвращаются!
Через минуту в кают-компанию вошла Синичкина.
– Ну что, нашли? – спросил я, отмечая, что девушка выглядит отнюдь не расстроенной предутренними событиями.
– Нашли... Убитого, – усаживаясь рядом со мной, спокойно ответила Синичкина.
– Не может быть! – побледнел Веретенников.
– Иди, посмотри. Он там, чуть не доходя до первого штрека, лежит.
Разбудив Кучкина, мы втроем бросились в указанном направлении и через минуту или две увидели Али-Бабая, безмолвно стоящего над телом Баклажана. Наружность жреца "Хрупкой Вечности" была ужасной. Было видно, что его, уже мертвого, били по лицу и телу остроугольным камнем (он лежал рядом), да так остервенело, что правое ухо с противной мне черной родинкой было почти оторвано, а вся энцефалитка и кожаные штаны пропитались не почерневшей еще кровью. Зрелище было столь неприятным, и я поспешил отвернуться. И очутился лицо к лицу с Али-Бабаем.
– Ты его угрохал? – спросил я, стараясь тверже смотреть в его кровавые зенки.
– Нет, – покачал головой Али-Бабай. – Не я.
– А кто же?
– Не я, – твердо повторил подземный араб по-английски. – И никто из вас не мог этого сделать... Все были в чайхане.
– За-ме-чательно, – проговорил я, продолжая сверлить собеседника глазами. – Полковника никто из нас не мог убить, Баклажана никто не мог убить... Значит, и в самом деле, кроме нас в штольне еще кто-то есть?
– Получается так, – ответил Али-Бабай, не отводя глаз.
– Получается так... А мне кажется, ты врешь. Все было очень просто. Ты дождался, пока все заснут, привел сюда Баклажана и убил. Так
Али-Бабай молниеносным движением выхватил из-за пазухи халата пистолет и приставил его дуло к моей груди. "Все, допрыгался!" – подумал я, холодея от страха.
А подземный араб всех удивил. Отступив на шаг, он взял свой пистолет за дуло и протянул мне его со словами:
– Убей Али если не верил.
Стоит ли говорить, что я едва удержался, чтобы его не расцеловать.
4. Через сутки вырвемся. – А что нас ждет наверху? – Лом заговорил. – Будем взрывать. – Заковать? Убить? Зарезать? – Он все чувствует...
В кают-компании мы поговорили с полчаса и пришли к убеждению, что боятся таинственного убийцу Полковника и Баклажана не имеет смысла, так как не позже, чем через сутки над нашими головами будет светить солнце. И позавтракав на скорую руку, в наличном составе отправились к восстающему.
Первыми в забой пошли мы с Синичкиной. По дороге (там, где не надо было залазить, пролазить, оглядываться, боятся) она расспрашивала меня о Сергее Кивелиди. Что он за человек? Надежный, ненадежный? Будет ли искать нас и тому подобное.
– А будет он нас искать, не будет, бог его знает... – пожал я плечами, закончив рассказывать о друге, – Занятой он сейчас человек. И стоит ли надеяться на его помощь? Через несколько часов, в крайнем случае, через сутки, нам помощь будет не нужна.
Синичкина не стала продолжать разговора. Вместо нее вопросы начал задавать мой внутренний голос, и самым каверзным из них был следующий: А не Сережку ли Кивелиди, твоего верного и весьма опытного во всех отношениях друга, она боится встретить на поверхности Кумархского рудного поля? Сережку, который может без напряга подтереться всеми ее оперативными планами на будущее?
...Лестница Али-Бабая в восстающий не пролезла и мне пришлось заняться увеличением высоты галерейки. На это ушел час работы, но, в конце концов, я был вознагражден – с лестницы было очень удобно крушить кимберлиты. Воодушевившись, я за полчаса продвинулся к поверхности сантиметров на сорок. Легкие за это время забились пылью, пот, струившийся со лба, заливал глаза, раны на руках, нанесенные упавшими камнями, горели и кровоточили, но мой "автопилот", прекрасно справлялся с телом, совершенно оглушенным нечеловеческими условиями.
И, вот, когда я решил, что еще двадцать пять ударов и все, конец моей смене, лом заговорил совсем другим голосом. Я сразу понял, что он хочет сказать – язык зубил, ломов, кайл и геологических молотков был мне знаком отлично. И этот голос, звонкий, легко уходящий в скальную толщу, донес до меня следующее:
– Кон-чи-лась ха-ля-ва, бра-тан, на-ча-лась зо-на сплош-но-го ок-вар-це-ва-ни-я.
Я чуть было не удушил железного "правдоруба" – смысл сказанного, растекшись по мозгу, смял самообладание в единую секунду. "Мы никогда отсюда не выберемся! Никогда! – подумал я, чуть было не заплакав. А лом стучал по голимому кварцу: